7 Николя Верт Террор и беспорядок Сталинизм как система

71. Martin Т. The Affirmative Action Empire. Nations and Nationalism in the Soviet Union, 1923-1939. Ithaca:Cornell University Press, 2001. P. 333.

72. Ibid. P. 330.

73. ГА РФ. 9479/1/36/12-16.

74. См. статью «Переосмысление "Большого террора"» в данном сборнике.

75. Полян П. Цит. соч. С. 90-93; Martin Т. Op. cit. Р. 333-335.

76. РГАНИ. 89/18/1/3-6.

77. Gross I. Revolution from Abroad. The Soviet Conquest of Poland's Western Ukraine and Western Bielorussia. Princeton:Princeton University Press, 1986.

78. Гурьянов A. E., Горланов О. А., Рогинский А. Б., Филиппов С. Г, Петров Н. В., Лебедева Н. С. Репрессии против поляков и польских граждан. М.: «Звенья», 1997.

79. Среди наиболее полных работ по этому событию см.: Катынь. Пи-хоя Р. Г., Козлов В. П. и др. (ред.) М.: Международный фонд «Демократия», 1997.

80. О. А. Горланов и А. Б. Рогинский в своем исследовании, касающемся количества арестов (цит. соч. С. 77-113), показывают, что поляки составляли 46 % среди арестованных и осужденных НКВД, украинцы — 23 %, евреи — 23 %, белорусы — 7 %. Если учесть этнический состав населения, эти процентные отношения не позволяют выделить национальную группу, подвергавшуюся преследованиям за свое этническое происхождение в большей степени, нежели остальные.

81. Из 36 500 польских граждан, осужденных НКВД в 1940 г., около 3 % были приговорены к высшей мере наказания, 30 % — к 5-10 годам лагерей, 66 % — к срокам до 5 лет (см.: Горланов О. А., Рогинский А. Б. Цит. соч. С. 105 сл.). В процентном отношении распределение приговоров, выносившихся органами НКВД, совпадает с данными по СССР в целом. Если учесть 25 тысяч польских граджан, казненных в апреле 1940 г., получается, что 20 % польских граждан, арестованных в сентябре 1939 — июне 1941 (то есть около 30 тысяч из 150 тысяч) были казнены. Эта доля в 4 раза меньше доли (80 %) советских граждан польского происхождения, арестованных в 1937-1938 годах в рамках операции № 00485, или так называемой «польской операции». Из 140 тысяч арестованных расстреляны были 111 тысяч (см.: Верт Н. Переосмысление «Большого террора»... Цит. соч.).

82. Гурьянов А. Польские спецпереселенцы в СССР в 1940-1941 гг. // Репрессии против поляков... Цит. соч. С. 114-136.

83. Постановление Совета народных комиссаров №2122-617 «Положение о спецпоселении и трудовом устройстве осадников, выселяемых из западных областей УССР и БССР» от 29 декабря 1939 года (ГА РФ. 5446/1/510/163-165).

84. Гурьянов А. Цит. соч. С. 124.

85. Письмо Л. Берии Сталину с предложением казнить 25 тысяч офицеров и других представителей политических и экономических элит, содержавшихся в Козельском, Осташковском и Старобельском лагерях от 5 марта 1940 года. См.: Werth N. Un Etat contre son people... Art. cit. P. 234-235.

231

86. Гурьянов Л. Цит. соч. С. 116-117.

87. Гурьянов Л. Цит. соч. С. 118-119; Бугай П. Л. Берия — И. Сталину, «согласно вашему указанию». Цит. соч. С. 12-13.

88. Утвержденные 10 категорий были следующими: 1) члены контрреволюционных и националистических партий; 2) бывшие полицейские, государственные чиновники, судьи и прокуроры; 3) помещики, фабриканты, предприниматели, крупные торговцы; 4) бывшие офицеры; 5) преступные элементы; 6) проститутки; 7) члены семей лиц, входящих в категории 2-4; 8) члены семей лиц, входящих в категорию 1; 9) польские беженцы, отказавшиеся от советского гражданства; 10) немецкие беженцы, подлежащие репатриации в Германию, но отказавшиеся от выдачи немецким властям.

89. Гурьянов Л. Масштабы депортации населения вглубь СССР, май-июнь 1941 // Репрессии... Цит. соч. С. 149-160.

90. См., напр., текст Указа Президиума Верховного Совета от 28 августа 1941 года о переселении немцев Поволжья (приводится в: Werth N Un Etat contre son people... Art. cit. P. 241).

91. Для каждой региональной операции Государственный Комитет Обороны или СНК издавали отдельное постановление. Относительно советских граждан немецкого происхождения насчитывается не менее 14 постановлений, издававшихся с 28 августа 1941 года по 20 марта 1942 года.

92. За исключением беременных или имеющих детей в возрасте до 3 лет.

93. Полян П. Цит. соч. С. 114-115.

94. Этот термин использовался Богданом Кобуловым, зам. министра внутренних дел, ответственным в том числе за депортацию чеченцев и ингушей в феврале 1944 года.

95. В масштабах страны число уклонистов в военные годы оценивается в 1,5 млн. человек или 4,5 % от общего числа подлежащих мобилизации. Треть их была задержана и направлена в дисциплинарные батальоны. Доля уклонистов, похоже, была более высокой в традиционно неспокойных регионах, плохо контролировавшихся режимом, в числе которых фигурируют в первую очередь Чечня, Кабардино-Балкария, Дагестан и некоторые районы Средней Азии // ГА РФ. 9478/1/63/98-116.

96. Бугай Н. Правда о депортации чеченского и ингушского народов // Вопросы истории. 1990. № 7. С. 38.

97. Semelin J. Analysis of a Mass Crime: Ethnic Cleansing in the Former Yugoslavia, 1991-1999 // R. Gellately, B. Kiernan (eds). The Specter of Genocide. Cambridge: Cambridge University Press, 2003. P. 187.

98. Один из наиболее масштабных эпизодов массового убийства мирных жителей имел место в ауле Хайбах Галанчжойского района: не будучи в состоянии обеспечить транспортировку его жителей, внутренние войска под командой генерал-полковника М. Гвишиани согнали несколько сотен человек в колхозную конюшню, заперли их и подожгли (см.: Полян П. Цит. соч. С. 123).

99. Бугай Н. Ф. Цит. соч. С. 42.

232

100. Земское В. Н. Спецпоселенцы // Население России в 1920-е-1950-е годы. Сборник научных трудов. М., 1994. С. 168.

101. Этим же Указом «самовольный побег» карался 20 годами каторжных работ в лагере особо строгого режима, вместо 8 лет заключения в лагере общего режима.

102. Weitz Е. Racial Politics without the Concept of Race // Slavic Review. Vol. 61, spring 2002. P.18.

103. См.: Hirsch F. Art. cit. P. 40.

104. Справка К. Ворошилова, председателя Комиссии ЦК по изучению положения спецпоселенцев при Президиуме ЦК КПСС от 4 марта 1954 года в сб.: Реабилитация: как это было. Документы Президиума ЦК КПСС. М.: Международный фонд «Демократия», 2000. С. 97-102.

105. В ходе войны и в первые послевоенные годы несколько сотен тысяч сосланных «кулаков» были вычеркнуты из списков «спецпоселенцев». Впрочем, им не позволили ни вернуться на историческую родину, ни тем более вернуть себе конфискованное имущество. Помимо этого, несколько сотен тысяч детей «кулаков», достигших совершеннолетия, были вычеркнуты из списков «спецпоселенцев», восстановились в гражданских правах, смогли поступать на военную службу и в вузы. См.: Земское В. Н. Спецпереселенцы, 1930-1960. М.: «Наука», 2003. С. 186 сл.

106. Это определение не ограничивалось советскими военнослужащими, служившими в дивизиях Российской Освободительной армиии генерала Власова. В нее входило и большое количество гражданских лиц, тем или иным образом задействованных в сотрудничестве с немцами (будь то административный пост в зоне оккупации или вхождение в состав вспомогательных частей вермахта). В 1945-1946 годах около 360 тысяч «власовцев» были депортированы на 6 лет. Поскольку этот срок истекал в 1951-1952 годах, лишь незначительная часть из них в 1954 году состояла на учете в качестве «спецпоселенцев».

107. По постановлениям Президиума Верховного Совета от 27 февраля и 2 июня 1948 года. Депортированные за «антиобщественный паразитический образ жизни и невыработку обязательного минимума трудодней» высылались на 8 лет. Под действие этих постановлений подпали около 30 тысяч человек.

108. Согласно Указу Президиума Верховного Совета от 21 февраля 1948 года. В 1954 году более 52 тысяч «контрреволюционеров», уже отбывших в лагерях 10-летний, а иногда и более длительный, срок, оставались прикрепленными к месту жительства со статусом «спецпоселенца».

ГЛАВА 12

Переосмысление «Большого террора»*

В последние годы открытие ранее недоступных историкам архивных фондов (в особенности фондов Политбюро) позволило осветить организацию, механизмы, характер и масштаб «Большого террора»1. Этот ключевой эпизод сталинского террора задолго до рассекречивания архивов бывшего СССР породил большое количество исследований. В конце 60-х годов Роберт Конквест опубликовал первое детальное описание «Большого террора», которому суждено было стать классикой. В своей работе, написанной по преимуществу на основании свидетельств и мемуаров тех, кто выжил или бежал на Запад, а также некоторых советских публикаций времен хрущевской оттепели, Конквест настаивал на «паранойе» Сталина, «архитектора террора», ставил во главу угла московские процессы, систематическое и планомерное уничтожение «старой большевистской гвардии», чистки политических, военных, экономических кадров, а также интеллигенции. Но за неимением источников он почти не упоминал о «простых жертвах», кроме того, что их счет шел на миллионы, а террор расширялся, по мере того как рос «снежный ком» доносов.

Книга Роберта Конквеста положила начало оживленным дебатам, особенно в среде англо-саксонских историков, о степени централизации и планомерности террора, о роли Сталина и Ежова, о процессе распространения насилия вширь и вглубь, о категориях и количестве жертв. В середине 80-х годов представитель американской ревизионистской школы Джон Арч Гетти предложил принципиально иную трактовку «Большого террора»2. По его мнению, «Большой террор» был не тщательно запланированным проектом, проводимым в жизнь Сталиным после убийства Сергея Кирова3 и явившимся следствием паранойи всемогущего диктатора, а своего рода «бегством навстречу хаосу». Масштаб репрессий объяснялся тем фактом, что местные коммунистические кадры, на которых было направлено острие

* Repenser la «Grande Теггеиг» // Le Debat. № 122, novembre-decembre 2002. P. 118-139.

234

сталинской политики, стремящейся «навести порядок» в партии и покончить с круговой порукой и «семейными кружками» провинциальных номенклатур, пытались продемонстрировать свою лояльность и бдительность, проявляя чрезмерное рвение при проведении репрессий. Таким образом, процесс развивался неконтролируемо и отражал скрытые социальные противоречия, сведение счетов, конфликты между местными кланами и кликами. Во многих отношениях характер «Большого террора» схож с характером китайской «культурной революции».

Помимо этого, Джон Арч Гетти поставил под сомнение оценки Роберта Конквеста, касающиеся количества жертв «Большого террора» (6-7 миллионов арестованных, 2-3 миллиона погибших в лагерях, более миллиона казненных), считая их завышенными4. Несмотря на принципиально разные подходы, историки обеих школ, «тоталитарной» и «ревизионистской»5, сконцентрировались на политическом аспекте «Большого террора»: «Большой террор» как кульминация чисток, проводимых в первую очередь в среде политических, экономических, военных и культурных элит; как процесс «самоуничтожения большевиков»6; как выход на поверхность личных или бюрократических конфликтов центра и периферии.

В реальности «Большой террор» был также, а возможно, в первую очередь, смертоносной кульминацией практики полицейского управления обществом. Начатая в 30-х годах с «раскулачивания» (то есть с массовой депортации в течение трех лет более 2 200 ООО крестьян в отдаленные районы страны), эта практика продолжилась в 1933-1936 годах политикой облав и ссылок «социально вредных» элементов (в рамках кампании по «паспортизации» горожан и «чистке» городов). Выражением этой политики были и операции, тогда еще точечные, по очистке приграничных областей, направленные в первую очередь против национальных групп (советские граждане польского, немецкого, финского происхождения), подозревавшихся в контактах с «враждебными» странами. Именно этот аспект «Большого террора», преемственность практики репрессий, являющих собой форму социальной инженерии, целью которой было изъятие из «нового социалистического общества» социально и этнически «вредных» элементов, будет в первую очередь рассматриваться в этой статье.

Наши знания о «Большом терроре» значительно расширились в последние несколько лет. В первую очередь, это касается горячо обсуждавшегося вопроса о количестве жертв — арестованных, осужденных, казненных. Доступ к некоторым, первостепенной важности, источникам органов безопасности позволил достаточно четко подвес

235

ти баланс репрессий 1937-1938 годов: НКВД было арестовано около 1 550 ООО человек, из которых 1 350 ООО были осуждены органами внесудебной расправы. Из этого числа примерно 680 ООО приговоренных к «высшей мере наказания» были казнены, а остальные приговорены к 8-10 годам лагерей. Эти данные, содержащиеся в совершенно секретном донесении, направленном 5 января 1954 года министром внутренних дел С. Н. Кругловым Георгию Маленкову и Никите Хрущеву, недавно были подтверждены целым рядом других документов7. На современном этапе исследований они вызывают два замечания.

Во-первых, эта статистика отражает «бухгалтерию», которую вело руководство органов безопасности, но учтено ли в ней то, что сотрудники этих органов на своем жаргоне называли «перегибами», «нарушениями социалистической законности» или «дополнительными лимитами на аресты» (или казни), которые, как мы знаем, имели место, но о которых так и не сообщили в Москву8? К тому же, разница между количеством арестованных и осужденных превышает двести тысяч человек. Да, часть из них могла быть освобождена или передана в ведение обычных судов. Другие арестованные исчезли между моментом ареста и приговором: сколько погибло в тюрьмах в результате пыток? Из этого можно сделать предварительный вывод: для определения количества жертв «Большого террора» следует применять погрешность в 10-25 % к статистике НКВД, что дает нам цифру в 750-850 тысяч казненных и погибших.

Во-вторых, только в годы «Большого террора» тройками, находившимися в ведении органов безопасности, или военными трибуналами, было вынесено 70-75 % всех смертных приговоров от их общего числа с конца Гражданской войны (1921) до смерти Сталина (1953)9. Речь идет, таким образом, о некоем пароксизме насилия, о слиянии множества репрессивных логик: одна, политическая, направленная против элит, другая, социальная, — против широкого круга «социально опасных» и подозрительных в национальном отношении «элементов».

Среди недавно открытых наиболее важных источников фигурируют секретные постановления Политбюро о репрессиях в отношении той или иной категории «врагов», а также «оперативные распоряжения» НКВД, в которых тщательно фиксировались детали полицейских операций. Эти документы ясно показывают, что массовые репрессии, проводившиеся в 1937-1938 годах, были в основном результатом крупных террористических операций, спланированных на самом высоком уровне Сталиным и Николаем Ежовым, народным комиссаром внутренних дел10. Эти операции (их было свыше десятка)

236

проводились против разнородной группы «врагов», разделенных на две больших категории, две «линии» (на жаргоне сотрудников органов госбезопасности): «кулацкую линию» и «национальную линию». «Кулацкая линия», определенная «Оперативным приказом НКВД № 00447» от 30 июля 1937 года, включала в себя лиц, квалифициро-ваных как «социально вредные»11. «Национальная линия» объединяла советских граждан польского, немецкого латышского, финского, греческого происхождения, а также всех советских граждан, кто имел какие бы то ни было связи -будь то профессиональные, семейные или просто географические (в этом отношении были особенно уязвимы жители пограничных областей) — со странами, считавшимися враждебными, в контексте роста международной напряженности: Польшей, Германией, прибалтийскими странами, Румынией, Японией, политических эмигрантов их этих стран, бежавших в СССР. Репрессии против этой категории населения осуществлялись в ходе так называемых «национальных» операций («польская операция», «немецкая операция», «харбинская операция»12, «финская операция», «латышская операция», «греческая операция», «эстонская операция», «румынская операция»).

Эти тайные террористические операции, ставшие причиной большинства арестов, приговоров и казней в 1937-1938 годах, как мне кажется, необходимо четко отграничить от проводившихся параллельно чисток политических, экономических, военных и интеллектуальных элит, отличавшихся и характером репрессий, и целями, и функциональной нагрузкой. В ходе этих чисток происходила замена одной элиты (для простоты — несталинской) другой, более молодой, часто более образованной, более послушной в политическом и идеологическом отношениях, сформировавшейся «в духе 30-х годов». Репрессии, которым подверглись элиты, представляли собой фасад террора, наиболее ярким проявлением которого были умело срежиссированные политические процессы — знаменитые «московские процессы», а также сотни «мелких процессов» над местным коммунистическим руководством, проведенных с педагогической целью во многих областных центрах. «Мощный механизм, социальной профилактики» (Анни Кригель), эти пародии на правосудие, сопровождавшиеся бесчисленными митингами, широко освещавшимися в прессе и по радио, разоблачали многочисленные заговоры и призывали к общественному обвинению «руководящих товарищей», которые своим бездушным отношением «искусственно порождают большое число недовольных и раздраженных, создавая тем самым резервную армию для троцкистов»13. Событие-спектакль, но также событие-ширма, эти

237

публичные процессы занимали — и занимают до сих пор — не соответствующее их роли место в представлениях ученых и простых людей о «Большом терроре».

Тайная личина «Большого террора» становилась явной лишь в совершенно секретных постановлениях Политбюро и «оперативных приказах» НКВД — в документах, о которых должно было знать лишь ограниченное число руководителей партии и органов безопасности14: его целью было окончательное устранение (в первую очередь путем физического уничтожения 700-800 тысяч человек) всех элементов, которых сочли «чуждыми» или «вредными» строящемуся «новому обществу». Это массовое преступление, совершенное втайне, было масштабной операцией по социальной инженерии и социальному «очищению» — со своими группами жертв, «лимитами на казнь», своими целями, закамуфлированными терминами «первая или вторая категория», своими «утвержденными» или «неутвержденными» дополнительными списками15.

Прежде чем анализировать способ, которым осуществлялись крупные секретные террористические операции, я кратко напомню последние достижения историографии «Большого террора» в вопросах, поднимавшихся в 1980-1990-х годах: конфликты Центра и местных бюрократий, инструментализация сталинской правящей группировкой конфликтов в аппаратах и низовых парторганизациях или рискованность сталинской популистской стратегии.

Опираясь на стенограммы (до тех пор недоступные) пленумов Центрального комитета16, переписку представителей советского руководства17 и областные партархивы, авторы многих недавних работ18 выявили растущее, особенно с 1935 года, напряжение в отношениях между центральным партийным руководством и «семейными кружками» местного партруководства, которое, испытывая постоянное давление Москвы, требовавшей выполнения нереальных производственных планов, вынуждено было скрывать истинное положение вещей, льстить, заниматься приписками. Столкнувшись с неэффективностью местной бюрократии, руководители партии и государства во главе со Сталиным пришли к выводу, что «провинциальные клики» вовлечены в широкий заговор, цель которого «саботировать строительство социализма». В течение 1936 года борьба с кумовством и бюрократизмом постепенно превратилась в охоту на «врагов». В конце июля 1936 года, за несколько недель до первого московского процесса, высшее партийное руководство разослало всем коммунистическим организациям секретный циркуляр, в котором потребовало обличения «троцкистов» и «зиновьевцев», проникших

238

в партийные ряды, в том числе и в руководящие органы. Эта инициатива способствовала обострению вялотекущих конфликтов в местных парторганизациях: множились обвинения и контробвинения коммунистов или бывших коммунистов, подозревавшихся в том, что они не порвали со своим «уклонистским» прошлым. Начиная с октября 1936 года под «огонь критики» попали новые категории, в первую очередь производственники, инженеры и экономисты, подозревавшиеся в «саботаже». Несмотря на обострение ситуации, число осужденных во внесудебном порядке, в 1936 году оставалось сопоставимым с предыдущими годами. В этот год к смерти приговорили и казнили «всего» 1118 человек19. Кампания по повышению бдительности возобновилась в еще более агрессивной форме во время пленума ЦК в феврале-марте 1937 года, где Сталин определился с аргументацией, которая должна была стать в глазах общественности оправданием уничтожения десятка тысяч политических, экономических и военных кадров. Заявив, что страна является жертвой бесчисленных актов вредительства, шпионажа и диверсий, Сталин принялся за «руководящих товарищей..., утративших способность распознать истинное лицо врага», и ограничиваются тем, что «шлют в центр бессмысленные отчеты о якобы достигнутых успехах». Этим работникам Сталин противопоставил «простых людей», «рядовых членов партии», которые «оказываются иногда куда ближе к истине, чем некоторые высокие учреждения»20. Популистский призыв к низовым активистам, которым рекомендовали, по сути, доносить на руководство, оказался, тем не менее, неэффективным оружием. До мая-июня 1937 года местным коммунистическим бюрократиям, возглавлявшимся «маленькими Сталиными» удавалось обуздывать критику снизу, сохранять «семейные кружки» и привилегии, полученные в годы, когда режим еще четко не определил обязанности местного аппарата, которые включали в себя контроль над обществом. На предприятиях «кампании по повышению бдительности» — а фактически, доносительство — приводили лишь к дезорганизации производства. Что касается инициированных центральными властями сотен публичных процессов над руководителями сельских регионов, в ходе которых бедных колхозников призывали рассказывать о злоупотреблениях со стороны местных коммунистических тиранов. Часто обвиняемый и обвинители менялись местами, отказываясь играть роли, навязанные им сверху21.

С мая-июня 1937 года, временно отодвинув на второй план популистскую кампанию, Сталин начал масштабную полицейскую чистку, осуществлявшуюся НКВД, в рядах местного партийного

239

руководства, генерального штаба Красной армии, финансистов, дипломатов. Эти репрессии должны были разрушить все политические, административные, профессиональные и личные связи, являвшиеся источником солидарности, в основании которых не лежала приверженность политике Сталина или его персоне, и создать новый слой руководителей, обязанных своей головокружительной карьерой вождю и полностью ему преданных. Чистка коммунистических кадров, поскольку она была первой — и единственной, — которую публично осудил Никита Хрущев в своем секретном докладе на XX съезде КПСС в феврале 1956 года, является наиболее известным аспектом «Большого террора». Недавно введенные в научный оборот документы Комиссии Поспелова22 дополняют крайне фрагментарную информацию, которую приводит первый секретарь в своем «секретном докладе». В них сообщается о более чем 44 400 приговорах (из которых около 39 ООО смертных), вынесенных Военной коллегией Верховного суда в 1937-1938 годах. Этот орган занимался почти исключительно делами политического, военного и милицейского руководства. Все эти приговоры были заранее одобрены лично Сталиным, который поставил свою подпись на трехстах восьмидесяти трех списках, подготовленных НКВД «для направления в Военную коллегию Верховного суда»23. Какое бы политическое значение ни имели аресты значительного количества представителей (50-100 % в зависимости от региона и сферы деятельности) коммунистической номенклатуры, они, вопреки до сих пор распространенному мнению, составляли лишь ничтожную часть жертв «Большого террора» — несколько десятков тысяч человек из 800 000.

Наиболее многочисленным контингентом жертв «Большого террора» — 767 000 арестованных, из которых 387 000 расстрелянных — являлись те, на кого была направлена массовая репрессивная операция, начавшаяся в августе 1937 года по оперативному приказу НКВД № 00447 (30 июля 1937 года). Организация и осуществление этой акции, названной в органах безопасности «кулацкой операцией», высветили три центральных проблемы: принцип «лимитов на репрессии»; роль центра и местных властей в динамике превышения этих лимитов; связь между этой операцией и полицейской практикой, опробованной в предыдущие годы, или, говоря иначе, «условия реализации» — и технические, и психологические, этого массового преступления.

3 июля 1937 года областным партийным руководителям телеграммой, подписанной Сталиным, было разослано совершенно секретное Постановление Политбюро. В нем содержалось требование в течение

240

пяти дней «взять на учет всех возвратившихся на родину кулаков и уголовников с тем, чтобы наиболее враждебные из них были немедленно арестованы и расстреляны в порядке административного проведения их дел через тройки24, а остальные, менее активные, но все же враждебные элементы были бы переписаны и высланы по указанию НКВД»25. В последовавшие за этим дни местные партийные руководители посылали в Москву свои первые оценки, основанные, судя по всему, на количестве уже зарегистрированных на местном уровне органами безопасности, а в некоторых случаях и милицией, «социально-опасных элементов». На 10 июля по этим, еще очень неполным оценкам, касавшимся лишь 39 краев, областей, автономных и федеративных республик, 65 400 лиц («кулаков» и «уголовных элементов») подлежали смертной казни, 135 300 — ссылке.

За исключением Москвы, где Никита Хрущев, «хозяин» местной парторганизации, предложил отнести к 1-й категории 8500 человек, и ко второй 32 80526, число подлежавших казни было наивысшим в регионах, куда в предыдущие годы было выслано наибольшее количество репрессированных (Сибирь, Урал, советский Дальний Восток)27.

30 июля 1937 года Николай Ежов подписал «Оперативный приказ народного комиссара внутренних дел СССР № 00447 об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и др. антисоветских элементов». В этом документе перечислялись категории лиц, подлежащих репрессии:

- бывшие кулаки, вернувшиеся после отбытия наказания и продолжающие вести активную антисоветскую подрывную деятельность, или бывшие кулаки, бежавшие из лагерей или трудпоселков, а также кулаки, скрывшиеся от раскулачивания, которые ведут антисоветскую деятельность;

- бывшие кулаки и социально опасные элементы, состоявшие в повстанческих, фашистских, террористических и бандитских формированиях [...];

- члены антисоветских партий (эсеры, грузмеки, муссаватисты, иттихадисты и дашнаки), бывшие белые, жандармы, чиновники [...];

- изобличенные следственными и проверенными агентурными материалами наиболее враждебные и активные участники ликвидируемых сейчас казачье-белогвардейских повстанческих организаций, фашистских, террористических и шпионско-диверсионных контрреволюционных формирований. Репрессированию подлежат также элементы этой категории, содержащиеся в данное время под стражей, следствие по делам которых закончено, но дела еще судебными органами не рассмотрены;

241

- наиболее активные антисоветские элементы из бывших кулаков, карателей, бандитов, белых, сектантских активистов, церковников и прочих, которые содержатся сейчас в тюрьмах, лагерях, трудовых поселках и колониях, и продолжают вести там активную антисоветскую подрывную работу;

- уголовники (бандиты, грабители, воры-рецидивисты, контрабандисты-профессионалы, аферисты-рецидивисты, скотоконокра-ды), ведущие преступную деятельность и связанные с преступной средой. Репрессированию подлежат также элементы этой категории, которые содержатся в данное время под стражей, следствие по делам которых закончено, но дела еще судебными органами не рассмотрены, уголовные элементы, находящиеся в лагерях и трудпоселках и ведущие в них преступную деятельность».

Все эти «социально-опасные» элементы должны были быть разбиты на две категории: «наиболее враждебные» входили в первую категорию, «менее активные, но все же враждебные элементы» — во вторую. Лица, включенные в первую категорию, подлежали «немедленному аресту и, по рассмотрении их дел на тройках (комиссиях из трех человек), — расстрелу». Лица, относящиеся ко второй категории, подлежали «аресту и заключению в лагеря на срок от 8 до 10 лет». Далее, приказом № 00447 утверждались по регионам лимиты на количество лиц, «подлежащих репрессии по первой и второй категориям». Эти цифры более-менее соответствовали данным, присланным в предыдущие недели местным руководством партии и НКВД, хотя были существенно подправлены в сторону увеличения для второй категории. В целом приказом № 00447 были предусмотрены лимиты в 75 950 человек для первой категории и 193 500 — для второй. Для «лиц второй категории» первоначально предусмотренная ссылка была заменена заключением в лагерь. Опыт репрессий, полученный с начала 30-х годов, показывал, что депортация с прикреплением к определенному месту жительства с точки зрения контроля была неэффективным решением: действительно, значительная часть (доходившая до 40 %) ссыльных и «спецпоселенцев» бежала из мест ссылки и растворялась в маргинальных группах беспаспортных, как раз и являвшихся целью операции, начатой в конце июля 1937 года. «Депортация, — писал С. Миронов, глава УНКВД Запсибкрая, Ежову, — устаревшая форма для такого рода публики... Существование крупных скоплений спецпереселенцев, как в Нарымском крае и в Кузбассе, чревато последствиями. Эти скопления представляют собой настоящий резервуар контрреволюционных организаций»28.

242

Самые большие лимиты были выделены Московской области (35 ООО, из которых 5000 первой категории)29, Западной Сибири (17 ООО, из них 5000 первой категории), Южному Уралу (16 000, из них 5500 первой категории), Ленинградской области (14 000, из них 4000 первой категории), Азовско-Черноморскому краю (13 000, из них 5000 первой категории), Белоруссии (12 000, из них 2000 первой категории). Украина имела общую квоту в 28 800 «лиц, подлежащих репрессии» (из них 8000 первой категории).

Все эти операции должны были начаться 5-15 августа 1937 года и закончиться в четырехмесячный срок. В действительности они продолжались 15 месяцев. Первоначальные лимиты «второй категории» были удвоены. Что касается лимитов «на лиц, подлежащих репрессии по первой категории», они были увеличены в пять раз30!

Прежде чем анализировать эту динамику, мы кратко напомним о происхождении практики лимитов на репрессии, а также о развитии и радикализации полицейских методов управления обществом в годы, предшествовавшие «Большому террору».

Длинные списки лимитов (округленные до двух нулей)31 оперативного приказа № 00447 — следствие той «культуры цифры», которая господствовала в самых разных областях политической, экономической и общественной жизни 30-х годов и порождала детальные планы по борьбе с малярией, с ликвидацией неграмотности или лимиты на «раскулачивание». В сфере социальной инженерии лимиты на репрессии летом 1937 года имели примечательный прецедент: лимиты на раскулачивание 1930-1932 годов.

30 января 1930 года, действуя согласно секретному постановлению Политбюро ЦК ВКП(б) «О мероприятиях по ликвидации кулацких хозяйств в районах сплошной коллективизации», заместитель главы ОГПУ Генрих Ягода разослал всем местным руководителям органов ОГПУ приказ №44/21 «Об организованной ликвидации кулачества»32. Согласно этой директиве каждому региону выделялись лимиты на раскулачивание по «первой» и «второй категории». «Кулаки первой категории» общим количеством в 60 000 человек (квоты для Украины составляли 15 000 человек, для Северного Кавказа и Дагестана 8000, для Средней Волги 4000, для Нижней Волги 6000, для Сибири 6000 и т. д.), квалифицированные как «занятые контрреволюционной деятельностью» или «особенно закоренелые» подлежали аресту и направлению в лагеря после рассмотрения их дел тройкой. Помимо этого уточнялось, что «по отношению к наиболее злостным, махровым одиночкам должны быть приняты решительные меры, вплоть до ВМН». Кулаки второй категории — 129-154 тысячи се

243

мей33, — определявшиеся как «остальные элементы кулацкого актива, богатые кулаки и полупомещики», должны были быть арестованы и депортированы с семьями в отдаленные районы страны34. «Раскулачивание» вместо того, чтобы стать спланированной операцией, основанной на «твердых заданиях» и «рассчитанных лимитах», как надеялось руководство ОГПУ, выродилось в хаотический и во многом неуправляемый процесс. В спецсводках руководители органов госбезопасности постоянно жаловались на местные власти, обвиняя их в том, что они не арестовывали «тех, кого надо было арестовать» — что неудивительно, поскольку так никто и не определил, что же такое «кулак»! Спустя две недели после начала операции, когда все мыслимые лимиты уже были превышены, Генрих Ягода написал на одной из сводок, в которой перечислялись категории лиц, арестованных по «первой категории»: «СЗК, ЛВО не поняли наших указаний или не хотят понять — надо заставить понять. Мы не очищаем сейчас край от попов, торговцев и «прочих», прочих — значит, не знают, кого берут. С торговцами и попами мы успеем справиться, надо бить верно, по цели — кулаку и кулаку-контрреволюционеру35».

В 1930 году полнейшая дезорганизация, абсолютное отсутствие координации между операциями по депортации, проводившимися ОГПУ, и обустройством депортированных, входивших в ведение местных властей, превратили раскулачивание в беспрецедентную «депортацию в никуда»: сосланных часто высаживали посреди степи или тайги, не обеспечивая никаких условий. С государственной точки зрения такое положение вещей, считавшееся «контрпродуктивным», не отвечало ни одной из первоначальных целей раскулачивания — колонизации и эксплуатации усилиями депортированных отдаленных, но богатых природными ресурсами регионов. Надо было дождаться марта 1931 года, чтобы специальная комиссия, подчинявшаяся напрямую Политбюро, занялась судьбой депортированных, которых начали регистрировать, прикреплять к определенному месту жительства и работы на сельскохозяйственных, лесных или промышленных предприятиях. Со специфическим правовым статусом, занимающим промежуточное положение между статусом заключенного трудового лагеря и статусом гражданина, лишенного гражданских прав, но не депортированного36.

К этому времени были значительно превышены первоначальные лимиты на «раскулачивание»: государству необходимо было заниматься приблизительно 1 500 ООО «спецпереселенцев» и более чем 200 000 заключенных трудовых лагерей, «раскулаченными по первой категории»37.

244

Из этого опыта руководство партии и ОГПУ сделало два вывода: было бы более эффективно использовать милицейские досье, а не полагаться на инициативу и доносы «активистов»; депортация или прикрепление к месту жительства «бывших кулаков» -учитывая условия наблюдения за такой массой ссыльных — порождали многочисленные проблемы. Воспользовавшись дезорганизацией и хаосом, сотни тысяч депортированных бежали и рассеялись по стране. Сотни тысяч других, чтобы предупредить удар, «самораскулачились»38, как это называлось на политическим жаргоне начала 30-х годов, и растворились в городах. Рассеянный, обезличенный, ведущий «подрывную работу» враг стал еще опаснее. «Уничтожить класс, — объяснял Николай Крыленко, народный комиссар юстиции, на собрании судей в 1934 году, — не означает уничтожить антисоветское классовое сознание [...] Классовый враг выживает в лице представителей вымирающих классов прошлого»39.

С 1932-1933 годов страх перед «общественными беспорядками», порожденный потрясениями насильственной коллективизации и массовой, неконтролируемой миграцией миллионов крестьян в города, стал навязчивой идеей властей. Кампанией по «паспортизации» городского населения, развернутой с начала 1933 года40, руководство внутренних органов воспользовалось, чтобы опробовать более-менее стройную систему регистрации «подозрительных» лиц, которым отказывалось в выдаче паспорта41. Впрочем, в этих картотеках отсутствовали те, кто так и не обратился за удостоверением личности. Таким образом, каждый человек, не имевший документов в «паспортизированной зоне» (для простоты, в крупных городах), становился подозрительным. Об этом ясно свидетельствует эта служебная записка, датированная августом 1934 года: «Сотрудник милиции никогда не должен упускать из виду, что любое лицо без паспорта, любое лицо без прописки обязательно является подозреваемым, который либо совершил преступление, либо сбежал из тюрьмы, из лагеря или из ссылки и пытается замести следы, либо собирается совершить преступление»42. В годы, предшествовавшие «Большому террору», сотни тысяч «нежелательных элементов», попавших в разряд «социально чуждых» или «социально опасных», были арестованы в ходе милицейских облав по общественным местам, а затем, после рассмотрения дел тройкой, высланы из закрытых городов, депортированы, прикреплены к новому месту жительства или отправлены в трудовой лагерь на срок от трех до пяти лет.

В полицейской логике исключения должна была сохраняться граница между «социально опасными» и «социально чуждыми», хотя

245

и те, и другие входили в один слой маргиналов и лишенцев, в одно контрреволюционное гнездо43. Среди этих парий самой крупной группой — более 600 ООО человек, согласно статистике органов — была группа «бывших кулаков», бежавших из мест ссылки. Живя на обочине общества, не имея документов и легального статуса, некоторые нашли работу на шахтах (особенно кузбасских) и на крупных стройках, где постоянная нехватка рабочей силы заставляла вербовщиков смотреть сквозь пальцы на личность тех, кого они нанимали. Другие пополнили специфическую преступную среду 30-х годов, занимаясь чем-то средним между политическим и уголовным бандитизмом. Действуя маленькими вооруженными отрядами, особенно многочисленными в Сибири и на Урале, эти «мстители» (как они сами себя называли) избрали своей мишенью местное руководство, председателей колхозов, чиновников, сельских коммунистов и других «активистов». Несмотря на постоянный рост личного состава милиции, бандитизм сохранял характер настоящей эпидемии на протяжении всех 30-х годов44.

В течение месяцев, предшествовавших началу массовых репрессий лета 1937 года, восприятие руководством внутренних органов маргинальных групп населения и «социально опасных» элементов серьезно изменилось. Они все чаще квалифицировались как «резервуар контрреволюции» в контексте растущей международной напряженности, как потенциальные участники «пятой колонны диверсантов и вредителей», действующих в контакте с японскими, немецкими или польскими секретными службами. Как показал Олег Хлевнюк45, Гражданская война в Испании или точнее то, как Сталин интерпретировал поражение испанских республиканцев, ставших, по его мнению, жертвами своей неспособности избавиться от «шпионов», затесавшихся в их ряды, сыграло основную роль в распространении темы «пятой колонны» среди высшего руководства политических и силовых структур. С начала 1937 года НКВД все чаще раскрывал «мнимые повстанческие организации» (РОВС, базировавшийся в Сибири и работавший на японские секретные службы, «Польскую организацию войсковую» на Западной Украине и т. д.). Состоявшие по преимуществу из «социально опасных элементов», эти организации, как объясняли в своих спецсводках руководители НКВД, готовили «восстания», которые должны были начаться одновременно со считавшимся неминуемым нападением вражеских держав (Япония, Германия, Польша)46. В мае-июне 1937 года проблема угрозы, которую представляли скопление «быв

246

ших кулаков» в Сибири, на советском Дальнем Востоке и на Урале, неоднократно обсуждалась на заседаниях Политбюро. 28 июня секретным постановлением Политбюро о «повстанческих организациях бывших кулаков в Западной Сибири» предписывалось немедленно казнить всех лиц, арестованных по этим делам47.

«Массовые репрессии», начатые в августе 1937 года, выглядят кульминационным моментом целой серии все более радикальных кампаний, направлявшихся на протяжении многих лет против «социально опасных элементов». Как подчеркивал Ежов в преамбуле к приказу № 00447, пришло время, «наконец, раз и навсегда покончить с этой бандой антисоветских элементов... с их подлой подрывной работой против основ советского государства» (следовал длинный список этих элементов — от «бывших кулаков» до «уголовников и бандитов», — в котором упоминалась широкая гамма «людей прошлого» и «контрреволюционных членов бывших антисоветских партий»). Также окончательно должны были быть уничтожены как «те, кто скрывается в сельской местности», так и те, кому «удалось проникнуть на предприятия промышленности, транспорт и на строительство». Комментируя то, как этот приказ был представлен агентам НКВД, представитель местного руководства впоследствии объяснял, что «основные указания заключались в том, чтобы заводить как можно больше дел, как можно быстрее и оформлять их как можно проще. В лимиты надо было в том числе включать тех, кто был недавно задержан, даже если они не совершили никакого преступления... Речь шла о том, чтобы окончательно очистить город и деревню»48. Когда не хватало людей, чтобы выполнить разнарядку, милиция организовывала облавы на вокзалах и рынках, местах, где наблюдалось наибольшее скопление маргинального населения — часто под предлогом нарушения паспортного режима или одного из бесчисленных законов, карающих «спекуляцию», нищенство или «паразитизм». Аварии или стихийные бедствия становились еще одним поводом выполнить или даже превысить планы: так в Туркмении НКВД воспользовался пожаром на заводе, чтобы арестовать всех, кто там находился49; в Свердловске под предлогом лесных пожаров в окрестностях города, «устроенных группами террористов и кулаков-вредителей», первый секретарь местной парторганизации Александр Вакулин направил 27 сентября 1937 года телеграмму Сталину, в которой просил «дополнительного лимита в 3000 человек, из них 2000 первой категории»50.

Динамика превышения лимитов была, разумеется, одной из наиболее примечательных черт репрессивной операции, развязанной

247

приказом № 00447. Секретная переписка между Политбюро, центральным руководством НКВД и областным руководством партии и НКВД освещает ее механизмы и позволяет лучше оценить роль указаний из центра и местных инициатив. Первые «дополнительные лимиты» Николай Ежов выделил Западной области — приграничному району, в котором страх перед «диверсантами, состоящими на жаловании у польских секретных служб», был особенно сильным после раскрытия за три месяца до этого «заговора» под руководством командующего Белорусским военным округом генерала Убореви-ча. 11 августа 1937 года народный комиссар внутренних дел писал Сталину: «Ввиду большой засоренности колхозов, совхозов и промышленных предприятий Западной области беглым кулачеством и другими контрреволюционными элементами, считаю необходимым увеличить число подлежащих репрессированию по Западной области бывших кулаков, уголовников и антисоветских элементов по 1 категории до 3000 человек, по 2 категории до 6000 человек.

Для Западной области было утверждено 1-я категория — 1000 человек и 2-я категория — 5000 человек.

Проект постановления представляю»51.

Местное руководство партии и НКВД, часто лишь недавно приступившее к работе и стремившееся проявить усердие перед вышестоящим начальством, не осталось в стороне: об этом свидетельствуют десятки телеграмм, которые они посылали Сталину или Ежову с просьбой о «дополнительных лимитах», чтобы «полностью очистить» их область52. Ежов и Сталин редко отказывали в дополнительных лимитах; последние могли превышать первоначальные на 700-900 %. Единственная строчка, написанная Сталиным на телеграмме («Согласен, И. Сталин»; «Согласен на повышение лимита до 8000»; «Дать дополнительно Красноярскому краю 6600 чел. лимита по 1-ой категории») санкционировала тысячи казней. Помимо дополнительных лимитов, выделявшихся «по требованию», Сталин и Ежов повышали лимиты и по собственной инициативе: так, 15 октября 1937 года Сталин и Ежов направили в 58 областей и республик новые лимиты для не менее чем 120 320 «лиц, подлежащих репрессии», из которых 63 120 — по первой категории и 57 200 — по второй53. В течение следующих двух месяцев были выделены новые лимиты, как правило, по просьбе местного руководства, общим количеством в 141 000 человек, из которых 73 000 — по первой категории. 31 января 1938 года Политбюро одобрило увеличение лимита в 57 200 человек, из которых 48 000 — по первой категории. Все репрессивные опера

248

ции «кулацкой линии», которые первоначально предусматривалось провести в течение четырех месяцев, были продлены до 15 марта 1938 года54. Местные руководители, которых поощряли «делать цифру», потребовали новых квот. Спустя две недели Сталин выделил самый большой лимит, когда-либо предоставлявшийся одной республике или области: 30 ООО по первой категории для Украины55. Эта динамика сохранялась до сентября 1938 года: за семь месяцев (начало марта — конец сентября) высший партийный орган одобрил новые лимиты: более чем 100 ООО человек. С начала до конца «кулацкой» операции доля «первой категории» в общей массе репрессированных с четверти выросла до половины всех осужденных. Поскольку тюрьмы были переполнены, а создание новых лагерей (предусмотренных приказом № 00447) натыкалось на привычные бюрократические препоны, самым простым решением было ускорение процедур и получение дополнительных лимитов на казни. Так, в письме, адресованном Сталину 30 октября 1937 года Лаврентий Берия объяснял, что из 12 000 человек, арестованных в предыдущие месяцы в Грузии, из-за процессуальной волокиты «в тюрьмах НКВД Груз. ССР в данное время содержится свыше 5 тысяч подследственных»; чтобы «разгрузить места лишения свободы», первый секретарь ЦК КП(б) Грузии (который несколько месяцев спустя будет назначен первым заместителем Николая Ежова) предлагал «применить первую категорию ко всем контрреволюционерам, виновным в террористических, шпионских или диверсионных действиях»56. В рамках операции, инициированной приказом № 00447, высшая мера наказания предусматривалась для заключенных лагерей, осужденных в предыдущие годы за «контрреволюционные преступления». Первоначальный лимит составлял 10 000, дополнительное число в 3600 человек было одобрено Ежовым 25 октября 1937 года. Несколько месяцев спустя 1 февраля 1938 года Политбюро постановило «принять предложение НКВД СССР об утверждении дополнительно намеченных к репрессированию по Дальне-Восточным лагерям 12 тыс. заключенных, осужденных за шпионаж, террор, диверсию, измену родине, повстанчество, бандитизм, а также уголовников-профессионалов»57. Из великого множества аналогичных документов приведем последний пример — телеграмму, посланную Львом Мехлисом, одним из организаторов чистки Красной армии Сталину 28 октября 1938 года: «27 октября выехал из Читы в Москву. В Улан-Удэ ко мне заходили секретарь обкома ВКП(б) Игнатьев и НКВД Бурят-Монгольской АССР Ткачев. В беседе они сообщили, что лимиты по приказу НКВД 00447 они из

249

расходовали, а в тюрьмах находится свыше 2000 арестованных, сроки содержания которых давно истекли. Сидят участники буржуазно-националистической и дамской контр-революции — кулаки, ламы и белогвардейцы. Дела на всех давно оформлены, тюрьмы переполнены до отказа, но тройка не получила разрешение на их рассмотрение. Просят дать лимит на 2500 человек, о чем и докладываю»58.

Какими бы ужасающими ни были эти бюрократические шифровки, в которых все вертится вокруг круглых цифр, разве можно за ними разглядеть массовое преступление, совершенное в 1937-1938 годах? На другом полюсе документации, до сих пор еще крайне отрывочной, — некоторые редкие документы, освещающие то, как эти цифры, если воспользоваться выражением, бытовавшим в органах госбезопасности, «выполнялись», невзирая на существующие нормы, одним словом в «альбомах» НКВД59: «Расстрелять».

В атмосфере абсолютного произвола принцип превышения лимита иногда пробуждал у сотрудников НКВД, и в особенности, как кажется, у низших чинов местных органов госбезопасности, стремление к насилию, основанное на первобытных инстинктах крестьянского мира. Чтобы проиллюстрировать этот аспект, я процитирую короткий фрагмент одного из редких свидетельств из этой среды, касающийся того, как инструкции по выполнению «лимита на репрессии» могли применяться в «российской глубинке». Это свидетельство было получено в ходе расследования, проводившегося в начале 1939 года, когда «Большой террор» приостановился, Генеральной прокуратурой по поводу фактов «отклонения от партийной линии в области оперативно-чекистской работы», допущенных в 1937-1938 годах на Вологодчине60. В своих показаниях сотрудник госбезопасности Иван Анисимов так описывал практику ведения дел в оперсекторе НКВД городка Белозерск, возглавлявшемся неким Власовым.

«В начале операции бывший начальник оперсектора Власов собрал у себя в кабинете совещание и сказал, что наш сектор должен дать больше всех секторов дел на тройку, и в осуществлении этого, он, Власов, организовал группу своих работников, так называемую «Вербовочная комиссия», в которую входили:

1. Бывш. Нач-к опер, сектора Власов, 2. Чекист запаса Елин, 3. Зам. Нач-ка Белозерского РО Овчинников, 4. Воробьев — работник Ленинградского УНКВД, 5. Нач-к Белозорского РО Портного, 6. Сотрудник Ленингр. УНКВД Левашов, 7. Капитан школы им. т. Ворошилова, Антипов и другие (...)

Работа этой «комиссии» была следующим образом:

250

Вызывали по одному человеку из камеры, совершенно не располагая на последнего компрометирующими материалами и «доктор» Воробьев начинал производить «медицинский осмотр», а Власов, Овчинников, Един сидели писали протоколы допроса, пользуясь одним ранее составленным еще в Белозерске протоколом и его содержания.

После осмотра Воробьев кричал «годен» подводили к столу и не читая ему протокола говорили — подписывай акт медицинского осмотра и таким образом они в течение 3-х суток арестовали 200 человек, на которых не было совершено материалов о к/р агитации и других.

Вернувшись обратно в Белозерское РО НКВД Власов созвал вторично совещание и поставил вопрос перед работниками, что не соответствует с указаниями ЦК ВКП(б), а именно:

1. Протоколы писать хорошие, а хорошие нужно понимать так, они должны быть крепкие и длинные и больше вписывать фактов к/р. деятельности на обвиняемого и тут же раздал всем работникам стандартный протокол, написанный лично Власовым и Овчинниковым, что и выполняли

2. Увязывать на к/р. организацию, хотя они пусть были и не связаны по к/р. работе.

После этого совещания Власов, Портного, Овчинников и Елин составили списки на лиц подлежащих аресту, а в списки заносили так. Придет от Председателя с/автора заявление, что на территории этого с/с проживает гражданин имеющий в прошлом судимость, или взяли в Райсполкоме списки, кто в прошлом облагался твердым заданием и вот только по этому и производили аресты (...).

Однажды Власов и Портного собрали совещание и сказали, что по указанию ЦК ВКП(б) мы должны убить около 70 человек, причем бить будем их холодным оружием. После всех этих разговоров Воробьев, Овчинников и Елин достали из шкафа топор, железный молот и сказали — Вот чем будем убивать сегодня человек 30. Будем рубить головы и крохи мяса закапывать в могилы подготовленными сторожем кладбища, который очевидец этого дела. Приводили из тюрьмы по 15-20 человек, вязали им в помещении ЗАГСа руки, дожили в сани, а сверху валили одеяла и садились сами. По приезду на могилу Елин, Антипов и другие брали по одному из саней и подносили его туловище на плаху, а Воробьев и Овчинников рубили топором, а после сразу куски этого мяса бросали в могилу и вот таким методом они в течение 3-х суток уничтожили большое количество человек. Нужно сказать, что до отъезда на могилу Власов, Портного поили всех водкой в кабинете у Портного, а когда возвращались с могилы,

251

пили водку на квартире у Овчинникова (...) Мне хорошо известно, что они пьянствовал на гос. средства в течение всей операции и доходило до массовых скандалов о том, что Овчинников приписывал все эти заслуги себе, а Власов выступая говорил, что мое руководство было, а поэтому, мои заслуги»61.

Операция № 00447 была одной из самых важных из десятка массовых репрессивных операций, затеянных во второй половине 1937 года.

Спустя десять дней после подписания приказа № 00447 Сталин на заседании Политбюро 20 июля 1937 года написал короткую записку: «Всех немцев на наших военных, полувоенных и химических заводах, на электростанциях и строительствах во всех областях всех арестовать»62. Эти инструкции были оформлены в приказе № 00439, разосланном 25 июля Николаем Ежовым областным управлениям НКВД. В пространной преамбуле глава органов госбезопасности объяснял, что «немецкий генштаб и Гестапо раскинули обширную сеть диверсантов и шпионов, действующих в основном в отраслях оборонной промышленности, на железных дорогах и в других ключевых отраслях народного хозяйства». Помимо граждан немецкой национальности, работающих или работавших в «различных отраслях промышленности», немедленному аресту подлежали «все советские граждане, имеющие или имевшие связи с немецкими шпионами, вредителями или террористами, вне зависимости от места работы». Такая формулировка значительно расширяла первоначальные масштабы операции. Действительно, к тому времени в СССР проживало едва ли 4000 немецких граждан63. Как и во всех подобных операциях, арестованные разбивались на две категории — первую (ВМН) и вторую (8-10 лет лагерей). За 15 месяцев в рамках «немецкой операции» было арестовано 56 787 человек. Из этого числа 55 005 были осуждены тройками НКВД: 41 898 (или 76 %) на смертную казнь и 13 107 на 8-10 лет лагерей64.

11 августа 1937 года, после появления секретного постановления, принятого за 2 дня до этого Политбюро, Николай Ежов направил местному руководству НКВД новую директиву, приказ № 00485, которым предусматривалось осуществить «полную ликвидацию шпи-онско-террористических сетей Польской Организации Войсковой, внедрившихся в промышленность, транспорт и сельское хозяйство». В ходе «польской операции», самой масштабной из всех «национальных операций», арестовали в течение 15 месяцев 143 810 человек. Из этого числа 139 885 были осуждены тройками и 111 091 (около 80 %) приговорены к высшей мере наказания65.

252

Целью третьей «национальной операции», начатой во исполнение приказа № 00593 от 20 сентября 1937 года, стала еще одна группа, подозревавшаяся в поддержании контактов с враждебной иностранной державой — Японией. Речь шла о «харбинцах», бывших служащих и рабочих Китайско-восточной железной дороги, чье правление находилось в Харбине, которые после передачи магистрали Японии были — как советские граждане — репатриированы в СССР. «Харбинцев» обвиняли в «террористической и диверсионной деятельности, финансируемой японскими секретными службами». В рамках этой операции были осуждены 33 108 человек, из них 21 200 - казнены66.

В октябре-ноябре 1937 года НКВД, следуя указаниям Политбюро, начал еще пять «национальных операций»: латышскую (22 360 осужденных, из них 16 573 казненных), финскую (7023 осужденных, из них 5724 казненных), греческую, румынскую и эстонскую операции, каждая из которых была направлена против «шпионско-террористи-ческих групп», состоящих на службе у иностранных держав67. Согласно статистике НКВД, в рамках «национальных операций» с июля 1937 по ноябрь 1938 года тройками были осуждены 335 513 человек. Из этого числа 247 157, или 73,6 % (процентное соотношение выше, чем для операции № 00447) были казнены.

Проведение «национальных операций» в большей степени, чем в случае с кулацкой операцией, оправдывалось деятельностью в стране «пятой колонны», якобы вербовавшей своих членов в диаспорах. Если «кулацкая операция» знаменовала собой апогей полицейского управления обществом, направленного на устранение «социально опасных элементов», «национальные операции» означали изменение курса, правильность которого должна была подтвердиться в течение следующих лет. «Врагом» отныне являлись люди определенной этнической принадлежности. В более широком плане этот курс вписывался в политику перестройки межнациональных отношений в СССР и в новое восприятие внешней угрозы68. Последняя с 1935 года стала основанием для «чистки» пограничных зон. В 1935-1936 годах власти депортировали в Казахстан более 23 000 семей польского и немецкого происхождения, проживающих в районах Украины, граничащих с Польшей, и 30 000 советских граждан финского происхождения из Ленинградской области69. В течение 1937 года более 20 000 советских граждан иранского и курдского происхождения, проживавших у ирано-советской границы, были арестованы, депортированы или казнены. В сентябре-октябре 1937 года развернулась самая масштабная операция по этнической депортации 30-х годов: все корейское насе

253

ление Дальневосточного края было депортировано в Казахстан и Узбекистан'0. Предвосхитившая масштабные депортации «враждебных народов» 40-х годов, эта операция, хотя и отличалась своими формами от «национальных операций», являлась производной той же политики социальной инженерии.

По своей организации, характеру осуществления и целям «национальные операции» во многом отличались от «кулацкой операции». В них фиксировались не лимиты, а категории лиц, подлежавших аресту. В рамках «польской операции» было выделено шесть категорий:

- все подозревавшиеся в участии в «Польской организации войсковой»;

- все бывшие польские военнопленные, оставшиеся в СССР;

- все польские беженцы, обосновавшиеся в СССР;

- все польские политические ссыльные;

- все бывшие члены бывшей Польской социалистической партии;

- все «националистические» элементы областей и районов СССР с крупными польскими общинами.

Категории населения, репрессированного в ходе «немецкой операции», были почти идентичными:

- бывшие немецкие военнопленные;

- оставшиеся в СССР, беженцы;

- экспатриированные рабочие;

- немецкие политические ссыльные, оставшиеся в СССР и принявшие советское гражданство;

- «националистические элементы»;

- все «националистические» элементы областей и районов СССР с крупными немецкими общинами.

Из центра к этим стандартным категориям местное руководство НКВД поощрялось также «добавлять соответствующие континген-ты в зависимости от местной оперативной ситуации». И этой возможностью, разумеется, воспользовались сполна. Так, в Харькове Л. Рейхман, недавно назначенный главой местного УНКВД, дополнил категории, перечисленные в приказе № 00485 («польская операция») следующими контингентами:

- все бывшие агенты «иностранного отдела» НКВД и осведомители, занимавшиеся польскими делами, подозревавшиеся в дезинформации;

- все клерикально-националистические элементы;

- все выходцы из районов, граничащих с Польшей, уже занесенные в милицейскую картотеку;

254

- все лица, входившие в контакт с работником польского консульства или торгпредства;

- все имеющие или имевшие подозрительные семейные или другие связи в Польше, уже внесенные в картотеку71.

В Горьком глава УНКВД по своей инициативе добавил к стандартным категориям «немецкой операции», которая и без того давала бесконечное множество подозрительных элементов, еще одну категорию: «бывшие русские военнопленные империалистической войны, находившиеся в плену в Германии». Включение в список лиц, подлежащих репрессии, этой категории населения «оправдывало» арест в Горьком 441 человека и позволило местному НКВД достичь считавшегося приемлемым — по сравнению с остальными регионами — уровня в 608 осужденных в рамках операции № 0043972. В Свердловске главе местного управления НКВД Д. Дмитриеву удалось арестовать 4379 человек в счет «немецкой линии» — из этого числа лишь 122 были немецкого происхождения! Чтобы «сделать цифру», Дмитриев решил арестовать и несколько тысяч депортированных украинского происхождения, прикрепленных к месту жительства в этой области Урала. Часть их была отнесена к «польской линии», другая — к «немецкой»73.

Дела арестованных быстро рассматривались тройкой или двойкой (внесудебным органом, состоявшим из главы НКВД и генерального прокурора), которые выносили приговоры по «первой» и «второй категориям». В отсутствие лимитов процент смертных приговоров в рамках «национальных операций» в значительной степени зависел от местной ситуации, то есть, как правило, от личности или усердия местного начальника НКВД. В Армении казнили 31 % осужденных; на Вологодчине — 46 %; в Ленинграде — 87 %; в Новосибирске и Краснодаре — 94 %, но рекорд принадлежит Оренбургской области: 96,4 % приговоров по «первой категории». В отличие от дел, проходивших по «кулацкой линии», которые не требовали никакого утверждения Москвой (поскольку контроль Центра был ограничен системой лимитов — по крайней мере в том, что касается общего количества приговоров,), приговоры, выносившиеся «тройками» или «двойками» в рамках «национальных операций», должны были утверждаться в Москве на самом высоком уровне Особым совещанием при НКВД СССР во главе с Николаем Ежовым и Андреем Вышинским. По каждому дело составляли короткую справку — буквально в несколько строк, — содержавшую минимальную информацию о гражданском состоянии осужденного, главном пункте обвинения и приговоре. Эти справки печатали на машинке и хранили в особом «альбоме».

255

После заполнения «альбом» со специальным нарочным НКВД отправляли в Москву, где руководители НКВД расписывались на полях каждого документа, таким образом, — как правило — утверждая приговор. Николай Ежов и Андрей Вышинский в виде исключения сами просматривали «альбомы»: 10 января 1938 года они утвердили 1667 приговоров, 14 января 1938-1569,21 января — 216474. Несмотря на оперативность процедуры, «альбомы» в большом количестве скапливались в центральных учреждениях НКВД. В августе 1938 года на Лубянке без движения лежали сотни таких «альбомов», в которых содержались данные по 126 ООО приговоров. Чтобы ускорить разгрузку тюрем, где сотни тысяч осужденных ожидали утверждения своего приговора, Политбюро 15 сентября 1938 года постановило упразднить «альбомный порядок» (формулировка НКВД) и ввести в каждом регионе новый вариант «троек» — так называемые «особые тройки» (чтобы отличать их от уже действовавших комиссий). Перед этими комиссиями, решения которых не требовали утверждения в Москве, была поставлена задача завершить изучение всех дел, относящихся к «национальным операциям» в двухмесячный срок. В течение этих двух месяцев они осудили 105 ООО человек, из которых 72 200 были приговорены к смертной казни75.

Благодаря работам группы историков из общества «Мемориал»76, имевших доступ к центральному статистическому фонду НКВД, сегодня мы имеем примерное представление о географии репрессий, осуществлявшихся в 1937-1938 годах. Что касается «польской» и «немецкой операций», 40 % арестованных в их рамках проживало на Украине, особенно в западных пограничных областях, где было значительное польское меньшинство (и небольшая немецкая община). Сотни тысяч крестьян, железнодорожников (особенно подозрительных из-за своей мобильности), рабочих и инженеров были арестованы только на том основании, что жили и работали «слишком близко к врагу». По той же причине Белоруссия дала второй по размерам контингент лиц, арестованных в ходе «польской операции» (17 %). Более удивительными на первый взгляд кажутся высокие показатели «поляков» и «немцев», арестованных в Западной Сибири, на Урале, на Северном Кавказе, в Казахстане и на советском Дальнем Востоке. В действительности, на этом «фронтире», куда с начала 30-х годов в массовом порядке депортировались ссыльные, «социально опасные» и другие маргинальные «элементы», местное руководство НКВД, уже получившее самые большие лимиты на «кулацкую операцию», не колеблясь, «работало по национальным линиям» с привычным контингентом. Примечательный

256

факт: до середины 1938 года руководство НКВД, похоже, нисколько не интересовалось этническим происхождением лиц, арестованных во время «национальных операций»77. Эту информацию начали систематически собирать только с сентября 1938 года, когда были введены «особые тройки». Точными данными, позволяющими оценить число поляков и советских граждан польского происхождения, осужденных в рамках «польской операции», мы располагаем лишь на последнюю фазу «национальных операций» (середина сентября — середина ноября 1938 года) — едва 55 %78. По данным Н. Охотина и А. Рогинского, в ходе всех репрессивных операций осуждено было около 120 ООО поляков и советских граждан польского происхождения, или около одной пятой 656 ООО советских граждан польского происхождения, проживавших, по данным переписи 1937 года, в СССР, к которым необходимо добавить несколько тысяч выходцев из Польши. Польская диаспора заплатила «Большому террору» самую большую дань среди национальных меньшинств, образующих «советскую семью». Советские граждане немецкого происхождения составляли 69 % из 55 ООО осужденных в ходе «немецкой операции». Всего в 1937-1938 годах были арестованы и осуждены 72 ООО советских граждан немецкого происхождения, или 5 % от их общего количества.

Вопреки тому, что можно было подумать, Автономная Советская Социалистическая Республика немцев Поволжья не представляла собой идеальный рассадник «немецких террористов и шпионов»79. Похоже, тогда руководство силовых структур считало, что это хорошо интегрированное сообщество представляло меньше опасности, чем лица немецкого происхождения, разбросанные по приграничным регионам или промышленным городам стратегического значения. В 1937-1938 годах этнический критерий сам по себе еще не воспринимался в качестве решающего, каковым он станет несколько лет спустя.

«Большой террор» закончился так же, как и начался: секретным постановлением Политбюро от 17 ноября 1938 года. Разосланный ограниченному количеству руководителей партии, органов госбезопасности и прокуратуры, этот документ упразднил все «тройки» и «двойки», остановил все «массовые операции по арестам и выселению» и подверг критике «крупнейшие недостатки» и «извращения» в работе органов НКВД и прокуратуры. Эти «крупнейшие недостатки» объяснялись следующим образом: «враги народа» пробрались в НКВД, чтобы вывести эту организацию из-под бдительного партийного контроля, разложить ее изнутри с целью вести в ней «подрывную

257

антисоветскую работу». Помимо «потери бдительности» руководству НКВД ставили в вину то, что оно «внесло хаос» и «отвыкло от кропотливой, систематической агентурно-осведомительной работы и ... вошло во вкус упрощенного порядка производства дел, при котором, как правило, следователь ограничивается получением от обвиняемого признания своей вины»80.

Несколько дней спустя Николай Ежов лишился всех своих постов. «Правда» лаконично сообщала, что нарком внутренних дел был освобожден от занимаемых должностей по состоянию здоровья. Но враги не разоружились. НКВД, возглавлявшийся новым наркомом Лаврентием Берия, продолжал быть начеку.

Массовые репрессивные операции были тайными, таким же должен был оставаться их конец. Случайные «недостатки» в работе НКВД, согласно основному правилу функционирования системы, конспирации, не обсуждались и не выходили за рамки высшего эшелона власти.

«Большой террор» — результат слияния множества репрессивных логик — был, безусловно, уникальным событием в истории насилия советского периода русской истории. Хотя это массовое преступление было значительно превзойдено — по числу жертв — другими формами государственного насилия, прямым и предсказуемым следствием которых стал последний великий европейский голод, голод 1932-1933 годов, с 5-6 миллионами погибших.

«Большой террор» был не просто результатом политической чистки, более жестокой и масштабной, чем предыдущие. Он был, прежде всего, кульминацией масштабного предприятия по социальной инженерии, поэтапно осуществлявшегося в тридцатые годы. Отправной точкой было не убийство Сергея Кирова81. Началом массовых репрессий стали насильственная коллективизация и последовавшая за нею депортация миллионов крестьян. Как показал Борис Пастернак в своем романе «Доктор Живаго», беспрецедентная жестокость ежовщины вписывалась в жестокость «проклятого десятилетия», десятилетия, отмеченного взрывоопасной смесью модернизации и регресса. С одной стороны, особая форма модернизации, характерная для промышленно-бюрократического полицейского государства; с другой — явления, отражавшие глубокий политический и социальный регресс, общее ожесточение взаимоотношений, отсылавшее к временам гражданской войны: местные тираны, терроризирующие население, тысячи брошенных детей, возрождение бандитизма, расцвет принудительного труда, неурожай и голод.

258

В продолжение политики коллективизации и раскулачивания сталинское руководство с 1933 года развернуло широкомасштабное наступление, направленное на то, чтобы дисциплинировать, организовать и лучше контролировать общество «зыбучих песков»82 после потрясений предыдущих лет. Этот амбициозный проект, основанный на полицейском управлении, решал ключевую проблему: что делать с маргиналами и с не вписывающимися в общественные рамки «людьми прошлого» и «социально опасными элементами»83?

Без сомнения, можно провести параллели между масштабной кампанией по окончательному устранению всех этих социальных групп, начатую в Советском Союзе летом 1937 года, и программой по устранению — с целью оздоровления общества — душевнобольных, организованной чуть позже нацистским режимом. Разумеется, после начала Второй мировой НКВД продвинулся далеко вперед в практике массовых преступлений. Тем не менее, предложенный нами анализ «Большого террора» ни в коей мере не может подтвердить выводы, к которым пришел Эрнст Нольте в своей «Европейской гражданской войне», а именно, о причинно-следственной связи преступной практики сталинского режима с появлением и развитием вширь и вглубь нацистского террора, открывшего дорогу к «Окончательному решению», поскольку все массовые репрессивные операции, проводившиеся в глубочайшем секрете, были абсолютно неизвестны нацистским бонзам, которые, по мнению всех современных наблюдателей за советской действительностью, имели представление лишь о фасаде «Большого террора».

Примечания

1. Этот термин популяризировал Роберт Конквест в своем пионерском труде («The Great Теггог», 1968). В СССР данное явление известно как «ежовщина», т. е. время пребывания в должности народного комиссара внутренних дел Ежова (сентябрь 1936 — ноябрь 1938).

2. Getty J. A. Origins of the Great Purges: The Soviet Communist Party Reconsidered, 1933-1938. Cambridge:Cambridge University Press, 1985.

3. Для Роберта Конквеста отправной точкой «Большого террора» явилось организованное Сталиным убийство первого секретаря Ленинградской парторганизации Сергея Кирова (1 декабря 1934 г.).

4. Джон Арч Гетти не без доли провокационности писал во введении к своему труду о том, что в период ежовщины «казнены были тысячи человек» (Op. cit. Р. 8).

259

5. Для получения представления о «тоталитарной» и «ревизионистской» школах см.: Werth N. De la sovietologie en general et des archives russes en par-ticulier // Le Debat. № 77, septembre 1993. P. 127-144.

6. См.: J. A. Getty, O. Naumov (eds.). The Road to Terror. Stalin and the Self-destruction of the Bolsheviks, 1932-1939. New Haven: Yale University Press, 1999.

7. См. В первую очередь «оперативные приказы НКВД» № 00447 от 30 июля 1937 года, №00439 от 25 июля 1937 года, №0485 от 11 августа

1937 года, а также телеграммы, которыми обменивались Политбюро и руководители областных парторганизаций и органов госбезопасности в 1937-

1938 годах, хранящиеся в «особых папках» Политбюро (РГАНИ. 89/73). В совершенной секретной справке полковника Павлова, начальника первого спецотдела Министерства внутренних дел, подводился баланс количества лиц, приговоренных и казнённых различными органами внесудебной расправы в 1921-1953 годов: 4 060 000 осужденных, из них 800 000 — к высшей мере наказания. Впервые эти данные были опубликованы В. П. Поповым в статье, вышедшей в «Отечественных архивах» в 1992 году. Для ознакомления с критическим анализом этого источника и статистикой органов госбезопасности, военных трибуналов и обычных судов см. статью «История "проекта секретного доклада": о чем кричала и о чем молчала комиссия Поспелова, январь-февраль 1956 года» в данном сборнике.

8. Российский историк Олег Хлевнюк привел следующий, во всех отношениях примечательный, пример «дополнительных неутвержденных лимитов на высшую меру наказания». Инспекция, проведенная в Туркмении в начале 1939 года по окончании «Большого террора», специальной комиссией, направленной из Москвы, открыла, что туркменский НКВД превысил «лимиты по первой категории», утвержденные Политбюро, на 25 %, несмотря на то, что центральные власти в июле 1937 — сентябре 1938 годов уже повышали более чем на 200 % первоначальные лимиты на казни и аресты. См.: Khlevniouk О. Les mecanismes de la Grande Terreur au Turkmenistan // Cahiers du monde russe. Vol. 39 (1-2), 1998. P. 197-208.

Далеко отстают от 1937-1938-х годы, отмеченные наиболее высоким уровнем «внесудебных» массовых репрессий: 1942 — около 100 тысяч приговоренных к смертной казни, из которых 75 тысяч — военными трибуналами в качестве «паникеров», «дезертиров»; 1941 — 60 тысяч смертных приговоров, из которых 50 тысяч вынесены военными трибуналами; 1930 — более 20 тысяч смертных приговоров, вынесенных в разгар коллективизации и «раскулачивания»; 1931 — более 10 тысяч смертных приговоров. — См.: Werth N. Art. cit., note 7.

10. Как показывает журнал регистрации посетителей рабочего кабинета Сталина, в 1937-1938 годах нарком внутренних дел провел там более 900 часов, чаще всего наедине со Сталиным. Ни один из сотрудников главы государства не проводил с ним столько времени в течение этого периода (полный список посетителей, принятых Сталиным, см.: Исторический архив. 1994. № 6; 1995. № 2-6).

260

11. Оперативный приказ №00447 впервые был опубликован в российской газете «Труд» 4 июня 1992 года (С. 1-4). Перевод этого документа на французский язык см. в:. Werth N. Goulag, les vrais shiffres // L'Histoire. № 169, septembre 1993. P. 47.

12. От названия города в Маньчжурии, приютившего у себя крупную колонию «экспатриантов» с советским гражданством, работавших в качестве служащих Китайско-восточной железной дороги. До 1935 года эта кампания находилась под контролем СССР, после ее продажи Японии большая часть железнодорожников и служащих КВЖД вернулись в СССР. В глазах властей они являли собой идеальное гнездо «шпионов и диверсантов, состоящих на жаловании японских секретных служб».

13. Выступление Сталина от 3 марта 1937 года.

14. Совершенно секретные постановления Политбюро о проведении массовых репрессий не отправлялись членам ЦК, а также членам правительства, не входившим в состав Политбюро. О «культуре конспирации» см.: Rittersporn G. Т. The Omnipresent Conspiracy: on Soviet Imagery of Politics and Social Relations in the 1930's // C. Ward (ed). The Stalinist Dictatorship. Oxford: Arnold, 1988.

15. В лексиконе совершенно секретных постановлений Политбюро и «оперативных приказов» НКВД «первая категория» означала высшую меру наказания; «вторая категория» — приговор к 10 годам лагерей (в крайне редких случаях — к 8 годам). «Утвержденные дополнительные лимиты» были лимитами, согласованными с Политбюро; «неутвержденные дополнительные лимиты» указывали на количество приговоров, вынесенных сверх установленных в вышестоящих инстанциях норм.

16. В особенности пленумов ЦК, состоявшихся в июне 1935 года, июне и декабре 1936 года, феврале-марте 1937 года (выдержки из стенограмм, переведенные на английский язык, см. в: J. A. Getty, О. Naumov (eds). Op. cit.).

17. См. переписку советских руководителей, подобранную и прокомментированную Олегом Хлевнюком и Александром Квашонкиным: Большевистское руководство. Переписка, 1928-1941. М.: РОССПЭН, 1999.

18. Kotkin S. Magnetic Mountain. Berkeley: University of California Press, 1995, особенно гл. VII; Weinberg R. Purge and Politics in the Preiphery: Birobidzhan in 1937 // Slavic Review. 52. № 1. P. 35-57; Kuromiya H. Freedom and Terror in the Donbass: A Ukrainian-Russian Borderland, 1870's — 1990's. Cambridge: Cambridge Press, 1998; Harris J. The Great Urals: Regionalism and the Evolution of the Soviet System. Ithaca: Cornell University Press, 1999, особенно гл. VI; J. A. Getty, O. Naumov (eds). Op. cit.

19. Этот показатель был ниже даже по отношению к предыдущим годам (1229 в 1935 году, 2056 в 1934 г., 2154 в 1933 г., 2728 в 1932 г., согласно статистическим данным органов госбезопасности). См.: Попов В. П. Прим. 7.

20. Выступление Сталина 3 марта 1937 года // Большевик. 1937. № 7. С. 24. Для большей наглядности Сталин надолго остановился на «деле Николаенко», этой рядовой партийной активистки, сообщившей об «антипар

261

тийных действиях» супруги Павла Постышева, первого секретаря киевской парторганизации и кандидата в члены Политбюро, исключенного по этому доносу из партии. Сталин ухватился за этот «показательный случай» и посвятил основную часть своего выступления этой «народной героине». Примечательно, что только эта часть речи Сталина была обнародована и широко тиражировалась сначала в прессе, а затем в брошюре, издававшейся миллионными тиражами. См.: Werth N. L'appel au petit peuple selon Staline // Vingti-eme siecle. Revue d'histoire. № 56, octobre-decembre 1997. P. 132-142.

21. Fitzpatrick S. How the Mice Buried the Cat: Scene from the Great Purge of 1937 // Russian Review. № 52 (3), July 1993. P. 229-320.

22. Созданная 31 декабря 1955 года «Комиссия по установлению причин массовых репрессий против членов и кандидатов в члены ЦК ВКП(б), избранных на XVII съезде партии» во главе с Петром Поспеловым, 9 февраля 1956 года представила объемный — на 70 машинописных страниц — доклад о репрессиях 1937-1938 годов. Этот документ послужил Никите Хрущеву основой для его знаменитого «секретного доклада». См.: Werth N. Art. cit. Прим. 7.

23. Многие другие источники различного происхождения (Центральный Комитет, отдел кадров) подтверждают гибель 40-60 тысяч гражданских и военных сотрудников в эти годы. В новейших исследованиях чисток в армии количество арестованных или уволенных офицеров Красной армии оценивается в 35 ООО человек. 11 тысяч из них вернулись в строй в 1939-1940 годах. Точное количество казненных офицеров до сих пор не установлено. См.: Reese R. R. Stalin's Reluctant Soldiers. A Social History of the Red Army, 1925-1941. Kansas: Lawrence 1996; A. Cristiani, V. Michaleva (eds). Le repressioni de-gli anni trentanell' Armata rossa. Naples: Instituto universitario orientale, 1999. «Чистка» кадров затронула и органы госбезопасности, хотя с ними, по крайней мере до того, как НКВД возглавил Берия, обошлись довольно милостиво: в октябре 1936 — сентябре 1938 годов около 7,5 % сотрудников органов госбезопасности были арестованы (1862 из 25 000); с сентября 1938 по конец 1939 годов — более 7300 сотрудников органов (или около 23 % состоявших на службе на начало 1939 года) были уволены, и большая часть из них арестована. По вопросу о чистках в органах госбезопасности см.: Petrov N Le personnel des organes de securite sovietiques, 1922-1953 // Cahiers du monde russe. № 42 (2-4), avril-decembre 2001. P. 375-396.

24. Внесудебный орган, состоящий из трех человек (первый секретарь местного парткома, глава Управления ДЖВД и областной или краевой прокурор).

25. Труд. 4 июня 1992 года. № 88. С. 1. Перевод на английский язык этого документа см. в: J. A. Getty, О. Naumov (eds). Op. cit. P. 470-471.

26. Телеграмма H. Хрущева Сталину от 10 июля 1937 года // Труд. 4 июня 1992 года. С. 1).

27. Так, Западно-Сибирское управление НКВД предложило казнить 10 924 «социально-вредных элемента», из которых 6642 «кулака» и 4282 «уго

262

ловника» (телеграмма (С. Н.) Миронова Ежову от 8 июля 1937 года). Челябинское областное управление НКВД предложило приговорить к смертной казни 2 552 «социально-вредных» и отправить в ИТЛ на 10 лет 5401 человека, Дальневосточное управление НКВД предлагало ликвидировать 3017 «социально-вредных» и отправить 3681 в лагеря и т. д.

28. С. Н. Миронов — Ежову, 8 июля 1937 года (Труд. 2 августа 1997 года. С. 5).

29. Эти цифры значительно отличались от заявки Никиты Хрущева (8500 по первой категории).

30. Вот несколько примеров по регионам (первая категория). Западная Сибирь: первоначальные лимиты — 5000; количество «утвержденных» казней — 20 000. Восточная Сибирь: первоначальные лимиты — 1000; количество «утвержденных» казней — 14 5000. Красноярский край: первоначальные лимиты — 750; количество «утвержденных» казней — 11 850; Советский Дальний Восток: первоначальные лимиты — 2000; количество «утвержденных» казней — 25 000 и т. д. См.: Binner R.,Junge М. Wie der Terror «gross» wurde: Massenmord und Lagerhaft nach Befehl 00447 // Cahiers du monde russe. № 42/2-3-4, avril-decembre 2001. P. 595-607.

31. В исключительных случаях четверть или три четверти тысячи.

32. ГА РФ. 9414/1/1944/ 17-25.

33. Для большинства регионов в директиве указывались минимальный и максимальный варианты: 30 000-35 000 семей для Украины, 10 000-15 000 для Урала и т. д.

34. Комиссия Политбюро, ответственная за «раскулачивание», возглавлявшаяся В. Молотовым, дала определение 3-ей категории «кулаков». Это «кулаки», не проявляющие враждебных настроений по отношению к советской власти; после экспроприации их имущества они подлежали расселению «на новых, отводимых им за пределами колхозных хозяйств участках».

35. См.: Danilov V. P., Berelowitch A. Les Documents de la VCK-OGPU-NKVD sur les campagnes sovietiques, 1918-1937 // Cahiers du monde russe. №35. 1994. P. 671.

36. См.: Werth N. Deplaces speciaux et colons de travail dans la societe stalini-enne // Vingtieme siecle. Revue d'histoire. № 54, avril-juillet 1997. P. 34-50.

37. Всего с начала 1930 до весны 1933 годов, когда схлынули волны кампании по раскулачиванию, около 2 200 000 «кулаков» были сосланы, и приблизительно 400 000 приговорены к отбыванию наказания в лагерях.

38. То есть, по сути, продали все, что могли продать и скрылись в городах, дабы избежать высылки.

39. Советская юстиция. 1934. № 9. С. 3.

40. См. статью «Депортации "подозрительного населения" на российском и советском пространстве (1914 — конец 40-х годов): военное насилие, социальная инженерия, этно-историческое "изъятие"» в данном сборнике.

41. См:. Kessler G. The Passport System and State Control over Population Flows in the Soviet Union, 1932-1940 // Cahiers du monde russe. № 42/2-3-4, avril-decembre 2001. P. 490.

263

42. ГА РФ. 9401/12/135/133 // Цит. по: Hagenloh P. Socially Harmful Elements and the Great Terror // Sheila Fitzpatrick (ed.). Stalinism. New Directions. London & New-York: Routledge, 2000. P. 298.

43. См. выступление Г. Ягоды на собрании представителей регионального милицейского начальства (15 апреля 1935 г.). «Для нас главное дело борьба с контрреволюцией.., но разве сегодня хулиган, бандит, вор не есть ли настоящие контрреволюционеры? В нашей стране — в стране, где построен социализм, ликвидирована безработица, в которой у каждого гражданина есть возможность честно жить и трудиться, любое преступное деяние по самой своей сути является проявлением классовой борьбы» (цит. по: Hagenloh Р. Art. cit. P. 299).

44. Shearer D. Crime and Social Disorder in Stalin's Russia // Cahiers du monde russe. № 39 (1-2), janvier-juin 1998. P. 126 sq.

45. Khlevniouk O. The Influence of the Foreign Context on the Mechanisms of Terror. Actes du colloque «La Russia nell 'eta delle guerre (1914-1945). Verso uno nuovo paradigma». Cortona, 24-25 October, 1997.

46. См., напр. доклад начальника Западносибирского НКВД С. Миронова, направленный первому секретарю Запсибкрайкома Р. Эйхе в июне 1937 г. (Shearer D. Social disorder... Art. cit. P. 530-531).

47. РГАНИ. 89/43/48/1.

48. Цитируется в: Hagenloh P. Art.cit. P. 301.

49. Getty J. A., Rittersporn G., Zemskov V. Les victimes de la repression penale dans l'URSS d'avant-guerre // Revue des etudes slaves. № 65. 1993. P. 657.

50. РГАНИ. 89/73/155/1.

51. Письмо № 59 108 от 11 августа 1937 года, процитированное в сообщении Комиссии Поспелова от 9 февраля 1956 года {Реабилитация: как это было. Документы Президиума ЦК КПСС, март 1953 — февраль 1956. М., 2000. С. 320).

52. См. документы, опубликованные в сборнике «Трагедия советской деревни». Т. V/1. 1937. М.: РОССПЭН, 2004. С. 340-344, 357-364, 367-368.

53. ЦА ФСБ. 3/5/198/129-131. Выражаю благодарность Арсению Рогин-скому за возможность ознакомления с этим документом.

54. Московские новости. № 25, 21 июня 1992. С. 19.

55. АПРФ. 3/58/212/161.

56. РГАНИ. 89/73/108/2.

57. Там же. 89/73/124/1.

58. Там же. 89/73/157.

59. «Альбомы» представляли собой толстые тетради прямоугольной формы, в которых печатались на машинке для каждого осужденного, представшего перед тройкой или двойкой, краткие сведения о гражданском состоянии осужденного, его социальном происхождении, профессии, пункт или пункты статей обвинения, приговор. См. ниже.

60. ГА РФ. 8131/37/140. В архивах Генеральной прокуратуры хранятся дела 1939 года о схожих расследованиях, проведенных в Вологодской, Жито

264

мирской, Читинской областях, а также в Туркмении и Дагестане. Другие дела того же типа, хранящиеся в архивах ФСБ. на данный момент недоступны для исследователей.

61. ГА РФ. 8131/37/140/57-59. О «деле вологодского УНКВД» Андрей Вышинский докладывал Сталину и Молотову в письме от 1 февраля 1939 года, в несколько облагороженной версии случившегося, в которой начальство местного НКВД обвинялось в том, что «не имея доказательств, отдало приказ о расстреле более ста человек». Вышинский, тем не менее, предлагал подвергнуть высшей мере наказания трех основных виновников (ГА РФ 8131/ 37/140/24-25).

62. Охотин П., Рогинский А. Б. Из истории немецкой операции НКВД 1937-1938 // Наказанный народ. И. Л. Щербакова (ред.). М.: Мемориал, 1999. С. 35. Эта статья, написанная на основе не издававшихся источников из Архива Президента РФ и архивов ФСБ. до сих пор остается самым полным описанием «немецкой операции».

63. Из 4005 немецких граждан, зарегистрированных Народным комиссариатом внутренних дел на начало 1937 года, около 800 были высланы в Германию (Охотин Н., Рогинский А. Б. Цит. соч. С. 49-51).

64. Там же. С. 66.

65. Петров Н. В., Рогинский А. Б. Польская операция НКВД 1937-1938 // А. Е. Гурьянов (ред.). Репрессии против поляков и польских граждан. М.: Звенья, 1997. С. 22-43. Эта статья, написанная на основе не издававшихся источников из Архива Президента РФ и архивов ФСБ. до сих пор остается самым полным описанием «польской операции».

66. Мемориал-Аспект. 1993. № 1. С. 2.

67. Что касается греческой, румынской и эстонской операций, мы располагаем лишь неполными данными о количестве жертв на 10 сентября 1938 года (эти операции продолжались до середины ноября 1938 года, и многие осужденные были казнены в течение последних двух месяцев их проведения). На 10 сентября 1938 года 11 261 человек был осужден (из них 9450 приговорены к высшей мере наказания) в рамках греческой операции; 6292 (из них 4021 осуждены по «первой категории») в рамках румынской операции; 5680 (из них 4672 — по «первой категории») в рамках эстонской операции (см. сообщения Комиссии Поспелова. Цит. соч. Прим. 7).

68. Martin Т. The Affirmative Action Empire. Nations and Nationalism in the Soviet Union, 1923-1939. Ithaca, London: Cornell University Press, 2001. P. 312-343.

69. Ibid. P. 328-343.

70. Полян П. He по своей воле. История и география принудительных миграций в СССР. М.: Мемориал, 2001. С. 90-93.

71. Охотин П., Рогинский А. Б. Цит. соч. С. 53.

72. Там же. С. 55.

73. Там же. С. 65.

74. Сообщение Комиссии Поспелова (АПРФ. 3/24/489/83).

265

75. Охотин Н., Рогинский А. Б. Цит. соч. С. 62.

76. А. Б. Рогинский, Н. Петров, Н. Охотин, И. Щербакова, А. Гурьянов и другие. См. статьи, цитировавшиеся выше.

77. 16 мая 1938 года Ежов направил местному руководству НКВД директиву, в которой предписывалось указывать в отчетности национальность и этническое происхождение арестованных и осужденных. Эта директива стала следствием важного, но, что примечательно, запоздалого изменения паспортной системы, введенного циркуляром НКВД от 2 апреля 1938. г. Согласно этому документу, национальность, записывавшаяся в паспорт, не могла больше указываться только на основе заявления обладателя — или потенциального обладателя — паспорта о том, что он украинец, русский, поляк, еврей.

ГЛАВА 13

«Провинциальные показательные процессы» в СССР во время «Большого террора» 1937-1938 годов*

Помимо трех получивших наиболее известность «московских процессов» августа 1936, января 1937 и марта 1938, этого грандиозного события-спектакля1, на котором долгое время концентрировался интерес историков, во многих областных и районных центрах состоялись сотни открытых политических процессов над местным коммунистическим руководством.

Эти «малые процессы», которые сталинское руководство не без снисходительности именовало «процессами в сельском хозяйстве», — поскольку подсудимые в большинстве своем были председателями колхозов или руководителями сельских районов, обвинявшимися преимущественно во «вредительстве в системе Заготзерно и в области животноводства» — совершенно игнорировались до выхода в 1993 году статьи крупного историка сталинизма и лидера американской ревизионистской школы Шейлы Фитцпатрик2.

Основная идея Шейлы Фитцпатрик заключается в том, что эти процессы были своего рода карнавальной инверсией (по Бахтину): простые колхозники вызывались в суд, чтобы свидетельствовать о репрессиях над ними, становясь героями дня, в то время как верхи — местное руководство — сбрасывались с пьедестала и покрывались бесчестием3. К тому же, утверждала Шейла Фитцпатрик, в отличие от московских процессов, эти процессы не были напрямую инициированы Сталиным и партийной верхушкой. После серии статей («политических сигналов»), появившихся в «Правде» и критикующих плохое обращение с колхозниками, областные руководители — в условиях особенно напряженной политической и экономической обстановки, отмеченной с весны 1937 года (после февральско-мартовского пленума ЦК) охотой на «замаскировавшихся врагов с партбилетом в кармане» и серьезным экономическими трудностями, вызванными в

* Les «petits proces exemplaires» en URSS durant la «Grande Теггеиг», 1937-1938 // Vingtieme Siecle. Revue d'Histoire. № 86, avril-juin 2005. P. 5-26.

267

том числе катастрофическим неурожаем 1936 года, — взяли на себя инициативу проведения этих процессов, чтобы перевести на подчиненных нависшую над ними угрозу и продемонстрировать «большевистскую бдительность», тем самым предвосхитив готовящуюся политическую кампанию, по поводу которой центральный партийный орган «Правда» подал соответствующие «сигналы»

Эта достаточно сложная интерпретация четко вписывалась в «ревизионистскую» интерпретацию сталинского способа управления: сторонники которой ставили акцент на степени самостоятельности политических действующих лиц на различных уровнях иерархии, на сбоях в работе конкурирующих администраций неупорядоченного государства, на конфликтах между центром и периферией.

Со времени выхода статьи Шейлы Фитцпатрик, которая основывала свой анализ исключительно на публиковавшихся в местной прессе отчетах об этих процессах, новые источники позволили дополнить, оттенить нюансами и даже дать несколько иную интерпретацию этого эпизода, поместить его в более широкий контекст, контекст «Большого террора», этого апогея насилия сталинской эпохи.

Напомним, что «Большой террор» долгое время воспринимался как прежде всего масштабная политическая чистка, более продолжительная и кровавая, чем остальные, и ударившая в первую очередь по партийным, экономическим, военным кадрам, части интеллигенции и национальных (нерусских) элит. Репрессии элит являли собой фасад террора, наиболее ярким проявлением которого являлись знаменитые «московские процессы». Но у «Большого террора» было и тайное лицо, в первую очередь он был операцией по «очищению» общества, направленной на устранение — на основе «лимитов» на казнь и заключение в трудовые лагеря, распределявшихся верхушкой страны между местными руководителями, — всех «социально опасных элементов», которые «отравляли» советское социалистическое общество.

Какое место занимали и какую роль играли эти «сельскохозяйственные процессы» на пике радикализации репрессивной политики, каковым был «Большой террор»? Должны ли они были проиллюстрировать «популистскую» составляющую сталинизма, сочуствие Сталина к простым людям, притесняемым «плохими местными руководителями»? Замаскировать секретные полицейские операции? Или мобилизовать массы на охоту за «врагами»? Таковы некоторые из тех вопросов, на которые мы попытаемся ответить, ознакомившись с механизмами принятия решений и создания этих пародий на правосудие.

268

Отправной точкой волны «процессов в сельском хозяйстве» был не какой-то «сигнал» «Правды», «правильно понятый» областным политическим руководством, а директива, подписанная самим Сталиным и направленная 3 августа 1937 года всем секретарям обкомов, крайкомов ВКП(б) и ЦК нацкомпартий. В ней сообщалось о «вредительской работе врагов народа в области сельского хозяйства, направленной на подрыв хозяйства колхозов и на провоцирование колхозников на недовольство против Советской власти, путем целой системы издевок и глумлений над ними». Местное руководство, объяснял Сталин, совершило ошибку, решив, что «ликвидация вредителей проводится лишь закрытым порядком по линии органов НКВД, а колхозники не мобилизуются на борьбу с вредительством и его носителями». «ЦК ВКП(б), — продолжал Сталин, — обязывает обкомы, крайкомы и ЦК нацкомпартий организовать в каждой области по районам 2-3 открытых показательных процесса над врагами народа - вредителями сельского хозяйства, пробравшимися в районные партийные, советские и земельные органы», уточнив кто именно имеется в виду: «работники МТС и райзо, предрики, секретари РК и т. п». Судебные процессы, заключал Сталин, должны широко освещаться в местной печати5.

В ходе этой кампании, которая должна была продолжаться много месяцев, Сталин регулярно рассылал директивы не только о «тематике» и «мишенях» этих показательных процессов, но и приговорах, которые следует выносить.

10 сентября 1937 года Сталин от имени ЦК ВКП(б) и Молотов от имени СНК СССР разослали всем секретарям обкомов, крайкомов и нацкомпартий, всем председателям облисполкомов и крайисполкомов, всем председателям совнаркомов, всем нарком в нуд елам и УНКВД новую директиву о «вредительстве в деле хранения зерна». «Десятки тысяч тонн зерна лежат под дождем безо всякого укрытия, элементарные условия хранения зерна нарушаются грубейшим образом.

ЦК и СНК обязывают Вас устроить по области, краю от двух до трех показательных судов над вредителями по хранению зерна, приговорить виновных к расстрелу, расстрелять их и опубликовать об этом в местной печати.

Получение и исполнение телеграфировать»6.

Третья директива, направленная несколько недель спустя (2 октября 1937 года), также была подписана Сталиным и Молотовым. На этот раз она касалась вредительства в области животноводства.

«На основании следственных материалов НКВД СССР установлено, что ... подрывная работа врагов народа особо злостную форму...

269

приняла в области развития животноводства. Эта подрывная работа выразилась:

а) В проведении актов биологической диверсии путем заражения крупного рогатого скота, конского поголовья, овечьего и свиного стада чумой, ящуром, сибирской язвой, бруцеллезом, анемией (sic!) и др. эпидемическими заболеваниями;

б) в срыве снабжения препаратами и дезинфицирующими средствами... и вредительством при изготовлении сыворотки на биофабриках;

в) во вредительском сокращении посевных площадей кормовых культур с целью снижения кормовой базы.

По вредительству в области животноводства арестовано значительное количество ветеринаров, зоотехников, лаборантов биофабрик, которые, собственно, и являлись организаторами распространения заразных болезней, ведущих к массовой гибели скота [...]

СНК СССР и ЦК ВКП(б) обязывают всех секретарей обкомов, крайкомов, ЦК нацкомпартий, всех председателей совнаркомов республик и председателей исполкомов областей и краев организовать незамедлительно показательные суды по животоноводству, имея в виду как изобличенных ветеринаров, зоотехников, лаборантов биофабрик, так и работников местных земельных и колхозных органов. В этих целях Совнарком СССР и ЦК ВКП(б) предлагают организовать по каждой республике, краю и области от 3 до 6 показательных процессов с привлечением крестьянских масс и широким освещением процесс в печати.

Изобличенных во вредительстве приговаривать к расстрелу, об исполнении приговоров публиковать в местной печати»7.

Помимо этих общих указаний, Сталин отправил целый ряд телеграмм по поводу того или иного процесса. Так, 27 августа в ответ на две депеши, одну из Красноярска, о «поджоге элеватора», вторую из Смоленска, о проведении открытого показательного процесса в Андреевском районе, Сталин шлет две короткие телеграммы. «Тов. Соболеву, Красноярск. Нет сомнений, что пожар организовали враги. Немедленно найдите виновных. Приговор — расстрел. Об исполнении приговора немедленно сообщить в печати»8. «Тов. Коротченкову, Смоленск. Советую приговорить вредителей Андреевского района к расстрелу, а о расстреле опубликовать в местной печати»9. В первом случае виновные даже не были еще арестованы, а во втором процесс завершился за несколько часов до того, как Сталин отправил телеграмму. Приговор был вынесен: обвиняемых осудили на 8-10 лет лагерей. Прокуратура в срочном порядке обжаловала приговор.

270