прочной технической базе и на добровольной основе. Разве Ленин говорил о коллективизации лошадей и кнутов? Нет. Он говорил, что коллективы можно построить только с помощью трактаров, электричества, шаг за шагом, по мере того, как культурный уровень русского крестьянина поднимется хотя бы до уровня крестьянина немецкого, и что все это должно произойти только по инициативе самого крестьянства, под нашим руководством. [...]
Кто же был в эту зиму виновным в насильном коллективизме, как не узурпатор Сталин, а вину припаяли нам, рядовым партийцам. Это было подло и стыдно со стороны головотяпов из ЦК, которые бессознательно исполняют волю монарха Сталина.
Разве можно построить сплошную коллективизацию в 4 года в стране, где имеется 5 укладов народного хозяйства, где еще имеются дикие народности, которые нужно просветить, на что потребуется не один десяток лет. Нет — этого нельзя сделать.
Разве можно сквозь пальцы смотреть на массовые аресты крестьян, уже бедняков и середняков, даже красных партизан. Еще ни при одном правительстве так не были переполнены тюрьмы, как теперь. Тюрьма, построенная в Лубнах на 100 чел., а сидит сейчас 1350 чел., в Ромнах — на 180 чел., а сидит 2000 чел.
Как вы думаете, т. Калинин, это хорошо? Подумайте и ответьте. Ленин говорил: «крепость власти — доверие масс», а сейчас это есть? Конечно, нет никакого доверия. В связи с этой неверной политикой партии, я выбываю из таковой и вступаю в народную революционную, с которой вместе построим социализм в нашей стране и победим диктатуру бюрократии.
До свидания, с социалистическим приветом — верный идее социализма — Слинько Иван Г.
УКР — г. Миргород
Да здравствует свободный труд на свободной земле. Смерть тем, кто запрещает свободу трудящемуся народу»11.
Тем не менее, для этих писем характерны не такого рода неумелые попытки «найти объяснение». Чаще всего они исполнены ненавистью, бессильной ненавистью — провозвестницей спорадических вспышек насилия и безуспешного сопротивления. Спустя 12 лет после революции 1917 года крестьянство, сломленное Гражданской войной, уже не в состоянии ни организовать политическое сопротивление, ни сформулировать программу, ни увидеть перспективу. Два последних письма, цитаты из которых здесь приводятся, каждое по-своему свидетельствуют об этом безвыходном положении в условиях
85
того, что большинство считало наступлением эры нового государственного терроризма, терроризма револьверной партии:
«Михаил Иванович Калинин, как возрадовалось крестьянство, когда Вы были избраны ПредВЦИК, так теперь оно настолько недовольно Вашим Сталиным. Вы привели страну к явной гибели [...]
По Вашему распоряжению, декретам получили крестьяне землю. Труженики взялись за работу, как вша за тело, начали работать, а тут еще начали устраивать выставки сельскохозяйственные, которыми развили аппетиты в любителях сельского хозяйства до невероятности. Каждый труженик старался довести свое хозяйство до тех экспонатов, какие ему нравились на выставке [...]
...Те, которые поклали свои силы на сельское хозяйство, стали у вас врагами. Своими постановлениями, секретными партийными заседаниями вы их на сегодняшний день считаете врагами, что якобы они опасны для Вас и страны. Так как с вашими постановлениями твердого, положительного, обуманного ничего нет, и декреты вы так часто меняете, что мы, крестьяне, говорим: "советские декреты как дышло, куда повернул, туда и вышло". Вы задумали: "все это стереть с лица земли". Конечно, стереть очень легко, в особенности, для тех, кто стирает — кому это нравится и смотрит на все это с хроническим смехом, но для патриотов страны русской, истинных детей России — это сильная боль. Сжечь, убить очень легко и минутное дело, но построить, вырастить — это нужно годы.
В смысле уничтожения у Вас дело обстоит очень организованно и энергично. Зачислил человека в партию, дал ему под бок РЕВОЛЬВЕР, и во имя презренного этого оружия он для вас все сделает. Если вы ему револьвер повесили под бок утром, то к вечеру он наделает столько контрреволюционеров, что прокуратуре за полгода с ними не разобраться [...] Безусловно, большим доверием пользуются эти люди, а человек, пользуясь большим доверием, начинает всевозможными способами выводить ложные кляузы из-за личных счетов. Это сколько угодно есть, и вы в центре все это знаете и даете поощрение лжекляузникам, т. к. ни один кляузник за свои проделки не ответил, как следует, а все принимается во внимание. Над мозолистым же крестьянином в этом году вы сыграли, как кот с мышкой. [...]
...У вас в центре, наверное, мнение такое: довести до того, чтобы никто и ввек не подумал про советскую власть.
Видно по всему, что у вас там буржуйчиков немало сидит. Но имейте в виду, что до царизма и помещиков вам России не довести. Еще прольется кровь, но царя с помещиками не БУДЕТ.
У кулаков все забрали по указам револьверподбочников, и их сослали, а приведено ли все в порядок? Об этом и думать никто не хо
86
чет. Нет скота ни у кулака — как револьвероносы называют, но нет и у того, кому он достался.
Приросту скота нет. Посев яровой упал в этом году на 70-80 %. Как вы в газетах ни расписывайте, но в этом отношении вам никто не поверит. Вам в центре хорошо только резолюциями сеять, а поле, где должно быть засеяно 3 недели тому назад, до сего времени не сеяно ни колхозом, ни одиночками. Последние боятся сеять потому, что осенью, говорит, револьверная партия (коммунистическую так называют) заберет, и мне все равно в ссылке придется пропадать [...]
Не подумайте, что вам пишет кулак или нэпман. Нет, я простой русский труженик и говорю вам то, что все думают и говорят. Я не люблю ни льстить, ни лгать, ни обманывать людей резолюциями, которые хороши только на бумаге.
Бедный крестьянин»12.
«Теперь пусть ответит нам Сталин на наше письмо — кто прав, оппортунист Рыков или он сам — правоуклонник, потому что издавал декреты и своей дурной головой не обдумал. Россию растрепал за пять месяцев, а наладить не может.
Теперь крестьян не обдуришь. Они не доедали, не допивали, ходили голые и босые, а старались, чтобы развести скотинку и больше посеять. Теперь как вы ни уговаривайте, больше не обманете.
А на тракторах вам один пуд будет стоить 8 рублей. Это выгодно будет купить только пролетариям, которые сидят во власти и получают по 300 рублей в месяц [...]
А какие середняки — вы бы посмотрели? Имеет 1 лошадь, 1 корову, дом, бурей поваленный, 5 детей да их двое. Вот такой середняк [...]
А который сидит у власти, бывшего кулака сын — получает 200 рублей в месяц. И это пролетариат? Сидите здесь в ЦИКе до черта, а порядка нет.
Если не верите, приезжайте в Балашевский округ, в Самойлов-ский район, вы увидите.
Давай только войну — первая пуля Вам всем, чертям.
Просим, чтобы прочли все, весь Центральный Комитет»13.
Примечания
1. ГА РФ. 393/2/1875/ 59,176.
2. По этим аспектам см. замечательные работы Мерля Файнзода: Fain-sod М. Smolensk a Pheure de Staline. Paris: Fayard, 1967. Chap. XII и Моше Левина: Lewin M. La formation du systeme sovietique. Paris: Gallimard, 1987. Chap. V-VI.
87
3. См. статью «Сопротивление крестьян насильственной коллективизации в СССР» в данном сборнике.
4. РГАСПИ. 78/1/377/60-61.
5. ГА РФ. 393/2/1875/67.
6. Там же. 393/2/1875/182-183.
7. Там же. 393/2/1875/203-204.
8. Там же. 393/2/1875/193-194.
9. Там же. 393/2/1875/185-186.
10. Там же. 393/2/1875/178-179.
11. Там же. 393/2/1875/184-185.
12. Там же. 393/2/1875/179-182.
13. Там же. 393/2/1875/199-200.
ГЛАВА 6
Пораженческие слухи и настроения в СССР в 1920-1930 годы*
Ложная информация всегда рождается из коллективных представлений, существовавших до ее появления. Она случайна только внешне, или, точнее, все, что в ней случайного, — это первоначальный повод, неважно какой, заставляющий работать воображение; но этот процесс имеет место только потому, что воображение уже подготовлено.
Ложная информация — это зеркало, в котором «коллективное сознание» видит собственные черты.
Марк Блок1
Важная рубрика, озаглавленная «Пораженческие слухи и настроения», неизменно фигурирует в обзорах «положения в стране», которые информационный отдел ОГПУ в 1920-1930-е годы направляет высшему руководству СССР под грифом «совершенно секретно». В этой рубрике информаторы ГПУ и НКВД сообщали обо все, что они считали «пораженческими настроениями», проявлявшимися в частных разговорах, анекдотах, частушках, листовках и даже в надписях на стенах.
Наряду с другими источниками, также ставшими сегодня доступными (сводки информационных отделов местных партийных организаций, отчеты инструкторов ЦК и ЦИК, сводка писем, перехваченных почтовой и военной цензурой), эти документы повествуют историку о продолжительности, масштабах, значении пораженческих настроений в СССР в 1920-1930-е годы — как выражения недовольства, протеста, идейного разброда и даже, как предлагает Шейла Фитцпатрик, «стратегии сопротивления»2 режиму, который устранил все политические альтернативы, уничтожил свободу слова и сделал конспирацию3 настоящим способом правления.
* Rumeurs defaitistes et apocalyptiques dans l'URSS des annees 1920 et 1930 // Vingtieme Siecle. Revue d'Histoire. Juillet-septembre 2001. № 71. P. 25-35.
89
Мы не будем здесь поднимать многочисленные проблемы интерпретации, которые возникают при работе с документами советских органов безопасности, посвященными «настроениям в народе». Сводки ОГПУ/НКВД о положении в городе и деревне представляют собой бесценный, но очень деликатный источник. Без критического анализа эти документы не могут рассматриваться даже в качестве примитивного «барометра общественного мнения»4.
При нынешнем уровне знакомства с этим огромным корпусом документов, лишь малая часть которого подверглась изучению, трудно даже приблизительно количественно оценить пораженческий и апокалиптический дискурс (а апокалиптический дискурс для меня является радикальным «вариантом» пораженческого дискурса, наиболее ярко выраженным в деревне в моменты максимального противостояния режима и общества). Для начала необходимо выделить три момента.
В 1920-1930-е годы по различным причинам большая часть советского общества жила с мыслью о том, что война может разразиться в любой момент. В первое десятилетие еще были живы воспоминания о сменявших друг друга «империалистической» войне, революции и Гражданской войне, породившей режим; во второе — официальная пропаганда постоянно убеждала население страны в «опасности войны», «капиталистического окружения», эта тема педалировавалась Сталиным и его окружением как основное оправдание жестокости политики насильственной трансформации общества и экономики.
Эта война должна была закончиться поражением, которое повлекло бы за собой падение режима. Поражением, рассматривавшимся частью населения, особенно в деревнях, — после опыта насильственной коллективизации — как освобождение, как единственный выход из настолько невыносимого положения, что оно сохраняться больше не могло.
Пораженческие слухи, выражавшиеся самыми разнообразными способами, показывают необычайную живучесть того, что историк Томас Ригби назвал «теневая культура», а также высокую степень самостоятельности альтернативных источников информации (о которой в особенности свидетельствует сила слухов), с успехом сопротивлявшихся «государственной пропаганде»3. Углубленное изучение пораженческой и апокалиптической тематики должно равным образом позволить лучше понять сложные процессы, с помощью которых общество на свой лад интерпретировало ключевые элементы официального дискурса («уязвимость России» или «угроза капиталистического окружения»).
90
Пораженческая риторика, какой она предстает в сообщениях о настроениях населения, отличается крайним разнообразием. Адекватная интерпретация этой риторики предполагает ее анализ в соответствующем временном, пространственном, политическом и социологическом контексте. Три примера проиллюстрируют нашу идею. Летом 1927 года, когда сталинское окружение нагнетало «военный психоз», чтобы избавиться от «объединенной оппозиции»6, организуя посредством пропаганды по всей стране «неделю обороны», донесения военной разведки сообщали о многочисленных проявлениях «пораженческих настроений», особенно в отдельных регионах, в частности, на Украине: «Не пойдем погибать за москальско-жи-довскую власть7! Скоро будет война, нам дадут оружие, и будем сражаться с ними за Украину для украинцев!» — типичный отрывок из письма призывника из Одесского округа, перехваченного военной цензурой8.
А так выглядели «апокалиптические слухи», циркулировавшие в Смоленской области зимой 1929-1930 годов во время насильственной коллективизации: «Те, кто вступит в колхоз, будут отмечены печатью Антихриста. Белые всадники уже перешли границу. Там, где они побывали, вешают всех коммунистов. Большевистская власть рушится повсюду!»9
Третий пример — другая среда, другой «носитель информации», другая тематика: летом 1940 года информационный отдел Московского обкома ВКП(б) сообщает о наличии надписей на стенах заводских туалетов следующего содержания: «Да здравствует война, которая уничтожит жидов, начальство и коммунистов, отдающих под суд рабочего за двадцатиминутное опоздание!»10
Прежде чем кратко анализировать основные моменты пораженческой тематики, напомним некоторые очевидные факты. Эти темы поднимались в обществе, глубоко травмированном годами Первой мировой, революции и Гражданской войны, на исходе которых возникло новое большевистское государство, государство, которое большая часть населения достаточно долго воспринимала как временную и уязвимую конструкцию. 1920-е годы — это период неуверенности, нестабильности, беспокойства. Опыт 1914-1922 годов закрепил в коллективной памяти историческую константу: в России война и особенно поражение — единственный катализатор социально-политических изменений. Поражение в Крымской войне в 1855 году повлекло за собой упразднение крепостничества (1861), за поражением в войне с Японией (1904) последовали революционные потрясения 1905-1907 годов; Первая мировая война привела к революциям 1917 года;
91
поэтому только проигранная война может повлечь за собой социальные потрясения, которые сметут коммунистический режим.
С конца 1920-х годов тема «военной угрозы», «капиталистического окружения», становится одним из лейтмотивов сталинской политической пропаганды. Поднятие боевого духа, милитаризация повседневной жизни и экономики — неизбежность войны чувствуется во всем. В попытках мобилизовать общество на «строительство социализма в отдельно взятой стране» Сталин, не колеблясь, использует карту «синдрома битой России». В своей знаменитой речи от 4 февраля 1931 года он заявляет: «Нет, нельзя, товарищи! Нельзя снижать темпы!.. Задержать темпы — это значит отстать. А отсталых бьют... История старой России состояла, между прочим, в том, что ее непрерывно били за отсталость. Били монгольские ханы. Били турецкие беки. Били шведские феодалы. Били польско-литовские паны. Били англо-французские капиталисты. Били японские бароны. Били все — за отсталость... Мы отстали от передовых стран на 50-100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут»11.
Часть общества интерпретировала этот «синдром битой России» в смысле, несколько ином, который хотел придать ему Сталин.
Можно ли выделить «пики» пораженческих настроений для 1920-1930 годов? Существовали ли социальные группы или регионы, подверженные им в наибольшей степени? Представляется возможным обозначить три таких момента: 1927 год и «военный психоз», организованный Сталиным; далее 1929-1932 годы, в ходе которых деревня подверглась коллективизации, раскулачиванию, что привело в самых богатых регионах, — а значит, и наиболее пострадавших от насильственного изъятия урожая, — к ужасному голоду; в это же годы шло насильственное искоренение христианства. Гибель старого мира привела к активному распространению апокалиптических слухов. Наконец, в 1936-1941 годы, отмеченные ростом международной напряженности и сознательным его использованием в политических целях («Большой террор», поиски «пятой колонны», шпиономания, преследование «саботажников»). Одновременный рост напряженности на внешнем и внутреннем фронтах (неурожай 1936 года, всеобщая перепись населения в январе 1937 года, принятие беспрецедентно суровых антирабочих законов в конце 1938 года и летом 1940 года) вызвал «подъем пораженческих настроений», о котором сообщали цитировавшиеся выше источники силовых структур.
При нынешнем уровне знаний можно лишь приблизительно набросать «географию» — пространственную и социальную — пораженческих настроений.
92
Что касается 1920-х годов, отметим, что сводки сообщают о «пораженческих настроениях» преимущественно в тех регионах, которые активно сопротивлялись большевизации в ходе Гражданской войны и были «усмирены» лишь в 1921-1922 годах (и даже позднее, в 1923-1925 годах): западные окраины Украины и Белоруссии, Крым, казачьи области Дона и Кубани, где сопротивление красным и жестокие репрессии оставили глубокий след; Поволжье, которое в 1921-1922 годах поразил жестокий голод, провозвестник конца света12; Сибирь, огромные пространства которой оставались вне контроля Москвы во время Гражданской войны; советский Дальний Восток, на который сильное влияние оказали русско-японская война 1904-1905 годов, иностранная интервенция в годы Гражданской войны, близость русской эмигрантской колонии — Харбина.
Во всех этих регионах, часто окраинных, приграничных или особенно пострадавших от Гражданской войны, слухи о войне, которая должна была закончиться разгромом большевиков коалицией, объединяющей «монархистов» и — в зависимости от места — поляков (на Украине и в Белоруссии), англичан или французов (Крым, казачьи области), американцев или японцев (Сибирь, Дальний Восток) — представляют собой отголоски Гражданской войны и иностранной интервенции. Эти слухи вспыхивали с новой силой по поводу того или иного события (болезнь, затем смерть Ленина13 в январе 1924 года, неурожай, убийство в Варшаве советского посла, разрыв дипломатических отношений между СССР и Великобританией в 1927 году и т. д.), свидетельствующего о росте международной напряженности или о потенциальном ослаблении советского режима.
В 1930-е годы география «пораженческих настроений» становится более «размытой». Эти настроения распространяются все шире в ходе того катаклизма, которым стала для деревни насильственная коллективизация, события, масштабы которого, как это показано в работах Линн Виолы14, выходят за рамки простого изменения формы земельной собственности, события, которое перевернуло традиционный образ жизни и всю крестьянскую цивилизацию. В это контексте «пораженческие настроения» предыдущих лет часто трансформируются в апокалиптические предсказания, в которых война и поражение — лишь элементы общей картины. Апокалиптические и пораженческие настроения присутствуют в той или иной форме почти во всех регионах. Достигнув апогея в 1929-1930 годах, они сохраняются на протяжении всего десятилетия. «Самый частый слух в советских деревнях 30-х годов, — пишет Шейла Фитц-патрик, — слух о грядущей войне, за которой последует вторжение иностранных войск и отмена колхозной системы»15.
93
С конца 1930-х годов ныне доступные нам сводки сообщали о «пораженческих настроениях» в городской среде, особенно среди рабочих, недовольных антирабочей политикой 1938-1940 годов, снижением уровня жизни, дефицитом продуктов питания и бытовыми трудностями, дезориентированных кампаниями по повышению бдительности, доносами, атмосферой подозрительности и страха эпохи «большого террора». Эти настроения, о которых доносили информанты, тем не менее, не всегда позволяют ясно отличить то, что является следствием «военного психоза», вызванного ощущением неизбежности «сползания в пропасть», от хаоса в умах населения перед лицом серьезных конфликтов, — зачастую противоречивых и непонятных — в собственной стране и на международной арене. Надо было дождаться лета 1941 года, поражений Красной Армии, чтобы лучше оценить масштаб пораженчества. Эти настроения в советском обществе в начале войны, несмотря на то, что они часто упоминаются в документах, которые нам удалось изучить, и в редких работах, посвященных состоянию общественного мнения в первые недели войны16, остаются, тем не менее, малоизученными, и их масштаб нам до сих пор не ясен.
Вкратце остановимся на трех пиках «пораженческих настроений», которые я упоминал выше, и на их специфике.
7 июня 1927 года в Варшаве был убит советский посол П. Л. Войков. Это убийство произошло через несколько недель после разрыва советско-британских дипломатических отношений. Сталин, находившийся тогда в Сочи, решил воспользоваться возможностью, чтобы «укрепить тыл, ...обуздать оппозицию». «Курс на террор, взятый агентами Лондона, — пишет он Молотову 17 июня, — меняет обстановку в корне»17. Пока по всей стране проходят масштабные операции по аресту «антисоветских элементов»18, сталинские сподвижники устраивают настоящий «военный психоз», организуя в национальном масштабе «неделю обороны», за которой последовала многомесячная политическая кампания, посвященная военной угрозе и неминуемому нападению «империалистических держав» на СССР. В ходе этой кампании информационному отделу ОГПУ поручили следить за «пораженческими настроениями» в «глубинке»19. Эти настроения, квалифицировавшиеся в основном как «кулацкие слухи», были широко распространены в самых разных социальных группах, особенно среди солдат, за которыми следила военная цензура. Многие, особенно на Украине, Северном Кавказе, Сибири, писали: «Не пойдем воевать за коммунистов! Нам нечего защищать. Пусть коммунисты идут на войну защищать свои привилегии!» В информсводках содержатся
94
указания и на более враждебные высказывания: Как только начнется война, отомстим коммунистам! (Пермский округ, 25 июля 1927 года); Скоро война, а значит, смена власти. Будем отрезать уши коммунистам, как в 1922-м! (Восточная Сибирь, начало августа 1922 года); Ждем мобилизации, чтобы получить оружие, и тогда посчитаемся с коммунистами. Вырежем им ремни со спины! (Казахстан, 10 августа 1927 года). На казачьих территориях (Дон, Кубань, начало августа 1927 года) ходили упорные слухи о смене власти в Москве. С помощью англичан Великий князь Михаил Романов пришел к власти... Всех коммунистов повесили. В Новониколаевске (Сибирь) агентурная сеть ОГПУ сообщала о появлении на стенах надписей следующего содержания: Да здравствует война! Долой коммунистические советы! Да здравствует мировой капитализм! Будем готовы ответить на призыв Чемберлена раздавить коммунизм! Процитируем еще одно высказывание, о котором донесли в начале сентября 1927 года, ставшем отправной точкой распространения пораженческих слухов в одном из уездов Тамбовской губернии: «Скоро должна быть обязательно война, и она необходима. Вспомните слова Ленина, который говорил, что мы только тогда придем к социализму, когда соввласть будет во всех странах, и вот теперь наши вожди сделают так, что война будет. Какое им дело до крестьян, которые подохнут во время войны? Они сами на фронт не пойдут, а лишь только издали будут наблюдать, как рабоче-крестьянская кровь польется рекой. Не нужно идти на войну, или же надо организоваться всем солдатам и сдаться, не хуже будет под властью какого-нибудь польского или английского правительства»20.
Использование «военного психоза» сталинской группой осуждали Бухарин, Рыков, Томский, которые подчеркивали опасность «игры с огнем» и «разжигания противоречий». Им удалось провести через Политбюро постановление, предлагавшее прессе «освещать факты без крикливости»21. Тем не менее, опыт лета 1927 года позволил Сталину и его окружению оценить масштаб неприятия режима частью общества. Этот урок не был забыт.
По своему масштабу волна «пораженческих» настроений, захлестнувшая общество во время коллективизации, не имеет прецедента. Она соответствовала уровню политического, социального и культурного шока, которым для крестьянства стала эта «третья революция». В советских деревнях 20-х годов, часто отрезанных от путей сообщений, лишенных газет и других источников информации, оживились эсхатологические и милленаристские слухи22.
Именно на этой почве с 1929 года начали усиливаться апокалиптические настроения, сопровождавшие насильственную коллективиза
95
цию. Этот катаклизм позволил милленаристским и эсхатологическим ожиданиям, представленным в крестьянском обществе, трансформироваться в социальные мифы в ходе процесса, «который включал в себя не только выраженные материальные конфликты, но и события, разрушавшие категории, позволяющие понять и организовать реальное»23. В своей работе «Крестьянский кошмар» историк Линн Виола выделяет три основные тематики «апокалиптических и пораженческих» слухов в ходе коллективизации: тематика собственно эсхатологическая, тематика пораженческая и тематика, относящаяся к «мерзости новой колхозной жизни»24. Специфика этого апокалипсиса — в его негативном, оборонительном и реакционном характере без реального ожидания Второго пришествия. Часто цитируются высказывания о том, что «советская власть — власть Антихриста», «тракторы — дьявольские орудия, отравляющие почву», «колхозы — проклятые места, где каждый будет отмечен печатью Антихриста». В наиболее распространенных слухах упоминалось об освободительной войне (которую — по обстоятельствам — объявит Польша, Великобритания, Франция, Япония, Китай, Соединенные Штаты и даже Папа): только поражение — неизбежное — режима приведет к восстановлению доколхозного порядка, освобождению крестьянства от «второго крепостного права», которое навязали ему коммунисты. В этом видении освободительного поражения, которое отсылает «к альтернативной символической вселенной» (Джеймс Скотт), смешано место и время, стерты границы между духовным и материальным. В Белорусском пограничье, где проживало католическое меньшинство, в январе 1930 года распространился слух о том, что «Папа Ррим-ский уже организовал крестовый поход, поэтому скоро выходите из колхозов. Всем колхозникам будет скоро Варфоломеевская ночь»25. В Смоленском округе в феврале 1930 года рассказывали, что корабли английского флота заблокировали Ленинград, город вот-вот сдастся. На английском военном корабле тысячи кулаков, сосланных на Соловки26. Весной 1931 года власти сообщали о циркулировавшем в Ленинградской области слухе, согласно которому «колхозы создали, чтобы восстановить поместья дворян, которые вернутся из эмиграции и придут к власти»27. Достигшие в 1929-1930 годах апогея слухи о войне и поражении сохранялись в деревнях на протяжении 30-х годов, оживая каждый раз, когда население узнавало о трудностях, с которыми сталкивается режим. Голод 1932-1933 годов, весть о котором дошла до самых отдаленных регионов, а главное, тот факт, что власти о нем умалчивали, интерпретировался как предвестник падения режима, вплоть до того, что грядет вторжение великих дер
96
жав28. Убийство Сергея Кирова, первого секретаря ленинградской партийной организации (1 декабря 1934 года), также вызвало — как в деревнях, так и в городах — волну «пораженческих слухов» и рассуждений о хрупкости системы, о чем свидетельствуют многочисленные частушки, предсказывающие неминуемый конец Сталину, «убитому врагом в будущей войне», частушки, которые так тщательно записывали агенты НКВД29.
С 1936 года рост напряженности, как внутренней так и внешней, игра режима на «угрозе войны» для ужесточения репрессий против широких слоев общества, способствовали распространению «пораженческих настроений»: становившаяся все более вероятной война оставалась единственным катализатором ожидаемых перемен. Неурожай 1936 года привел к трудностям в снабжении городов и голоду в деревнях зимой 1936-1937 годов, что способствовало появлению «слухов о войне». В Саратовской области, особенно затронутой голодом, весной 1937 года циркулировал упорный слух, который в сводках НКВД упоминается под кодовым названием «Легенда о мешке с зерном, ведре с кровью и старце». Колхозники были убеждены в неизбежности войны, которая освободит их от колхозной системы: рассказывали, что крестьяне находили в разных местах мешок с зерном, такой тяжелый, что никто не мог его поднять. Рядом с этим мешком стояло ведро полное крови, а поодаль старец, который так «расшифровывал» загадку: скоро будет война, а после войны крестьяне снова станут свободными и смогут завладеть мешком с зерном, то есть плодами своего труда30.
Всеобщая перепись населения, проведенная в январе 1937 года (в особенности вопрос о вероисповедании) повлекла за собой в некоторых регионах, особенно в приграничных областях, бурные дебаты о будущем поражении СССР: не лучше ли объявить себя верующими, говорили колхозники из Смоленщины, раз уж поляки и немцы, которые неизбежно овладеют областью, подвергнут репрессиям тех, кто объявит себя атеистом? Напротив, считали жители Владивостока, предвидя будущее японское вторжение, лучше объявить себя атеистом, ибо «японцы казнят всех, кто записался православным»31. Доклад от 3 февраля 1937 года, направленный всем ответственным за проведение переписи, сообщал о многочисленных «пораженческих и апокалиптических слухах», ходивших в Белоруссии в предыдущие месяцы: «Все должны записаться верующими, и тогда откроют церковь, потому что та перепись пойдет на рассмотрение Лиги наций, а Лига наций спросит у тов. Литвинова, почему закрыли церковь, когда У нас много верующих»32. Эту перепись проводят, чтобы сослать всех
97
верующих, как это сделали с кулаками. Потом будет война, советскую власть сбросят, сосланные останутся в живых, а коммунистов повесят33. Несмотря на сгущающуюся атмосферу страха, на организуемых партийными инструкторами собраниях, посвященных «международному положению, угрозе войны и капиталистическому окружению», если верить донесениям органов безопасности, постоянно звучали «пораженческие идеи»: от убежденности в неизбежности поражения СССР в войне до «выражений симпатии к гитлеровскому режиму»34. После принятия производственных законов от 28 декабря 1938 года и от 26 июня 1940 года, информаторы отмечали рост «нездоровых пораженческих настроений», характеризовавшихся «неуместным сравнением положения рабочих в СССР и рабочих в Германии в пользу последних»35. Распространившиеся в простом народе представления, согласно которым «Гитлера не устраивают только коммунисты и евреи» — в первые недели нацистского вторжения летом 1941 года эта тема поднималась повсюду — сильно беспокоили органы агитации и пропаганды.
Поражения Красной армии летом 1941 года представляли собой настоящий «момент истины», позволяющий попытаться оценить масштаб «пораженческих настроений» в советском обществе, о которых более двух десятилетий сообщали отчеты ОГПУ/НКВД. К сожалению, до сего дня на эту тему не было проведено ни одного серьезного исследования. Доклады о «военно-патриотическом духе» войск не изучались. Редкие работы о настроении общества в тылу — особенно сборник документов «Москва военная»36 — подтверждают существование пораженческих настроений, преимущественно в первые два-три месяца войны. Согласно Михаилу Горинову, москвичи тогда делились на три группы: «патриоты до гроба», «болото», восприимчивое ко всем слухам (большинство), и «пораженцы», для которых победа нацистов представляла собой возможность избавиться от позорного режима37. Но с октября 1941 года реальность нацистской угрозы, присутствие войск вермахта на подступах к Москве, осознание того, что нацистское варварство не направлено исключительно против «евреев и коммунистов», нанесли смертельный удар пораженчеству, сплотили нацию в борьбе за выживание и защиту универсальных ценностей. Хотя, конечно, оставались негативные чувства по отношению к привилегированным и осуждение трусости некоторых коммунистических номенклатурщиков, бежавших из Москвы во время «большой паники» 13-16 октября 1941 года38.
Что произошло в первые месяцы войны в коллективизированных украинских деревнях, где крестьянство больше всех страдало и со
98
противлялось насильственной коллективизации, ставшей причиной великого голода 1932-1933 годов? До сих пор не было проведено ни одного серьезного исследования, посвященного масштабам пораженчества и «коллаборационизма» в областях, оккупированных нацистами. Одно точно: освободительный апокалипсис, ожидавшийся некоторыми, не пришел с войсками вермахта. Немецкие танки, сжигавшие деревни, нисколько не походили на «белых рыцарей», о которых говорили старики. Апокалиптические слухи — форма символического протеста, когда не была возможна ни одна другая политическая агитация — казались отныне устаревшими. Однако едва закончилась война и была добыта столь дорогой ценой победа, с новой силой возобновились слухи о будущем роспуске колхозов, «благодаря вмешательству американцев и англичан», которые «надавят на Сталина и Молотова»39. Режим выиграл войну. Столь долго ожидавшиеся изменения уже не могли отныне быть следствием поражения и краха системы. Они должны были стать следствием победы.
Примечания
1. Block М. Reflections d'un historien sur les fausses nouvelles de la guerre // Melanges historiques. Т. I. Paris: EHESS, 1983. P. 54.
2. Fitzpatrick S. Stalin's Peasants. Resistance and Survival in the Russian Village After Collectivization. Oxford: University Press, 1994. P. 6. Об обсуждении концепции «сопротивления» общества применительно к сталинскому СССР см.: Werth N. Les formes d'autonoraie de la «societe socialiste» // Rousso H. (dir.) Stalinisme et nazisme. Histoire et memoire compares. Bruxelles-Paris: Ed. Com-plexe-IHTP, 1999. P. 145-185.
3. Определяя во времена подполья «конспиративные методы», которыми должны были руководствоваться все революционеры, практика конспирации пропитывала собой все методы управления большевиков, пришедших к власти. Она подразумевала — на всех уровнях принятия решений и их приведения в исполнение — самое широкое использование секретности и конфиденциальности.
4. Для критического анализа этих источников см.: Werth N, Moullec G. Rapports secrets sovietiques. La societe russe dans les documents confidentiels, 1921-1991. Paris: Gallimard, 1995. P. 11-19; Werth N. Les svodki de la Tcheka/ OGPU: une source inedited // Revue des etudes slaves. 1994. № 64/1. P. 17-29.
5. По выражению Питера Кенеза. См.: KenezP. The Birth of the Propaganda State. Soviet Methods of Mass Mobilization, 1917-1929. Cambridge: University Press, 1985.
6. Эта оппозиция объединяла с 1926 года весьма разнородных представителей большевистского руководства, в первую очередь Троцкого, Зиновьева и Каменева.
99
7. Презрительная кличка, которую давали на Украине «людям из Москвы», то есть представителям центральной власти.
8. РГВА (Российский государственный военный архив), 3356/2/43/16.
9. «Смоленский архив», WKP, 261/65.
10. Московский областной партийный архив, 3/51/39/144.
11. Сталин И. В. ПСС. М., 1952. Т. XI. С. 113.
12. За хорошо известным голодом 1921-1922 годов, от которого погибло около 5 миллионов человек, в 1923-1924 годах последовали аналогичные бедствия местного масштаба, унесшие тысячи жизней и повлекшие за собой в поволжских деревнях ощущение крайней уязвимости, провозвестницы неисчислимых бедствий, которые очень часто связывались со слухами о войне и поражении.
13. Смерть Ленина породила волну слухов. Вот несколько примеров наиболее распространенных: «Т. Ленин умер уже 6 месяцев тому назад, и все время находился замороженным и только благодаря требованиям съезда советов, чтобы т. Ленин был им показан живым или мертвым, пришлось заявить о его смерти» (...); «После смерти тов. Ленина следует ожидать раскола в партии, на большевиков под руководством Бухарина и коммунистов, которых возглавят Троцкий и евреи (...); «Ленина, который был за НЭП и за крестьян, отравили евреи, которые захватили власть и хотят восстановить военный коммунизм» и т. д. В большей части слухов упоминалась будущая война, которая положит конец режиму, надломленному смертью вождя и расколом между его различными «наследниками». Об этих слухах в первую очередь см.: Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД. В. П. Данилов и др. (ред.). Т. П. 1923-1929. М.: РОССПЭН, 2000, особенно С. 174 сл.
14. Viola L. Peasant Rebels under Stalin: Collectivization and the Culture of Peasant Resistance. Oxford: Oxford University Press, 1996; Id., The Peasant Night-шаге: Visions of Apocalypse in the Soviet Countryside // Journal of Modern History. № 62, december, 1990. P. 747-770. О коллективизации, как «конце образа жизни предков» также см.: Fitzpatrick S. Stalin's Peasants. Resistance and Survival in the Russian Village After Collectivization. Oxford: University Press, 1994.
15. Fitzpatrick S. Op. cit. P. 6.
16. Barber J. Popular Reactions in Moscow to the German Invasion of 22th June 1941; Hagen von, M. Soviet Soldiers and Officers on the Eve of the German Invasion: Towards a Description of Social Psychology and Political Attitudes // Soviet Union. 1991. № 18. P. 4-16, 17-31; Москва военная: мемуары и архивные документы, 1941-1945. К. Буков, М. Горинов (ред.). М., 1995.
17. АПРФ. 45/1/71/8. Цит. По: Трагедия советской деревни. Документы и материалы. Данилов В. П, Маннинг Р. (ред.). Т. I. М., 1999. С. 25.
18. Начало этой кампании положило письмо И. В. Сталина главе ОГПУ В. Р. Менжинскому от 26 июня 1927 г., где, в частности, говорилось, «1) агенты Лондона сидят у нас глубже, чем кажется и явки у них все же останутся, 2) повальные аресты следует использовать для разрушения английских шпионских связей, для [внедрения] новых сотрудников из арестованных... и для развития системы добровольчества среди молодежи в пользу ОГПУ и его органов, 3) хорошо бы дать один-два показательных процесса по суду
100
по линии английского шпионажа...». В июле-августе 1927 года ОГПУ провело самую масштабную респрессивную акцию с конца гражданской войны (около 9000 арестов), которая за полгода до проведения мероприятий зимы 1927-1928 гг., положивших конец НЭПу, знаменовала собой резкую смену политического курса, по достоинству не оцененную до сих пор. Об этих событиях см. В. П. Данилов, Р. Маннинг. Цит. соч. С. 21-30, 72-88.
19. Мощный всплеск «пораженческих настроений» во второй половине 1927 года отсылает к одной из основных — в интерпретации сообщений органов госбезопасности — проблем: в какой степени резкий приток информации о пораженчестве отражает собственно рост масштабов этого явления в условиях «военного психоза»? Не отвечает ли он также специфическим запросам власти, желающей именно по этому вопросу иметь точные данные о состоянии общественных настроений? Только за июль-август 1927 года в документах ГПУ приводятся «неполные данные, относящиеся только к части территории СССР» о 7269 случаях «пораженческих слухов и настроений», о которых сообщили осведомители органов госбезопасности. Советская деревня... В. П. Данилов и др. (ред.). С. 628).
20. Там же. С. 580. По более ранним примерам см.: Там же. С. 559-570, 572-576; В. П. Данилов, Р. Маннинг (ред.). Цит. соч. С. 85-86. Другие многочисленные примеры см.: ЦА ФСБ (Центральный Архив Федеральной службы безопасности). 2/5/388, 389, 392, 394.
21. В. П. Данилов, Р. Маннинг (ред.). Цит. соч. С. 26.
22. В большинстве свидетельств и этносоциологических работ, посвященных жизни советской деревни 1920-х годов, сообщается об этих эсхатологических слухах. Последние вписываются в сложный процесс «регресса» и «архаизации» русской деревни по отношению к дореволюционному периоду. Для ознакомления с богатой литературой 1920-х годов и дискуссией вокруг концепции «архаизации» см.: Werth N. La vie quotidienne des paysans russes de la Revolution a la collectivization. Paris: Hachette, 1984. Особенно гл. VIII.
23. Scott J. Hegemony and the Peasantry // Politics and Society. 1977. № 3. P. 288.
24. Viola L. Art. cit. P. 760. Среди наиболее важных слухов на эту тему можно назвать такие как: возвращение крепостного права; обобществление женщин; стрижка женщин для продажи их волос в Китай; общие кровати и одеяла длиной в несколько сотен метров; детские городки для обобществленных детей. Слух, который ходил в Майкопском районе в конце 1929 года, вобрал в себя большую часть элементов этой тематики: «в колхозах всех пометят особой печатью, закроют все церкви, запретят молитвы, мертвых будут сжигать, детей не будут крестить, стариков и инвалидов будут убивать, не оудет больше ни мужа, ни жены, всех заставят спать под одним стометровым одеялом, детей отделят от родителей, брат будет жить с сестрой, сын с матерью, отец с дочерью. Колхоз — это когда весь скот под одним навесом, а люди в одном бараке» (цит. по: Viola L. Peasant Rebels... P. 59).
25. Тема «избиения» всех коммунистов в различных вариантах (в том числе с явно библейскими мотивами, упоминающими «отряды белых всадников», предающих мечу коммунистов и колхозников) встречается в очень
101
многих регионах См.: Ивницкий Н. Классовая борьба в деревне и ликвидация кулачества как класса. М., 1972. С. 106 сл., а также многочисленные сборники документов по коллективизации, опубликованные в различных регионах в 60-70-х годах XX века, напр.: Коллективизация сельского хозяйства в Северо-западном районе. Л., 1970; Коллективизация сельского хозяйства Центрального промышленного района. Горький, 1973; Коллективизация сельского хозяйства в Западном районе. Смоленск, 1968; Коллективизация сельского хозяйства Урала. Пермь, 1983 и др.
26. Fitzpatrick S. Op. cit. P. 67-68.
27. Ibid. P. 46.
28. ГАРФ. 1235/2/1348.
29. Fitzpatrick S. Op. cit. P. 291-294; Davies S. Popular Opinion in Stalin's Russia. Terror, Propaganda and Dissent, 1934-1941. Cambridge: University Press, 1997. P. 94,116-117,176-177.
30. Согласно сводкам НКВД, существовало по крайней мере пять вариантов этой легенды, ходившей во многих районах Саратовщины, зачастую отстоявших друг от друга на сотни километров, см.: Осокина Е. За фасадом «Сталинского изобилия». М.: РОССПЭН, 1998. С. 205-206.
31. Поляков Ю., Жиромская В., Киселев И. Полвека молчания: Всесоюзная перепись населения 1937 г. // Социологические исследования. 1990. № 7. С. 68.
32. Речь идет о Максиме Литвинове (1876-1951), народном комиссаре иностранных дел СССР в 1930 — мае 1939 гг.
33. ГА РФ. 1562/329/143/51-68.
34. См. напр.: «Смоленский архив», WKP, 362/240 (сообщение НКВД об инцидентах, имевших место на собраниях, посвященных международной обстановке в Вельском районе, 16 июля 1937 г.).
35. Сообщение о настроениях населения информотдела Ленинградского обкома партии приводило в марте 1939 года этот, считавшийся «пораженческим», анекдот, ходящий по городу: «В Германии у каждого рабочего своя машина. А у нас их целых две: "воронок" и "скорая помощь"». См.: Davies S. Op. cit. P. 97.
36. См. прим. 17.
37. Горинов М. Динамика настроений москвичей: 22 июня 1941 г. — май 1942. Рабочий документ, представленный на V Съезде ICEES, Варшава, 6-11 августа 1995. См. также: Werth К, Moullec G. Op. cit. P. 228-230. (Доклад организационно-инструкторского отдела Московского обкома партии о некоторых нездоровых настроениях среди рабочих и служащих Москвы, 6 сентября 1941 года).
38. Аналогичные явления, зачастую включающие в себя проявления насилия со стороны рабочих по отношению к руководству предприятий, упоминаются в некоторых тыловых городах при демонтированиии и эвакуации заводов. О событиях в Иванове в октябре 1941 года см.: Werth N., Moullec G. Op. cit. P. 230-238.
39. Зубкова E. Мир мнений советского человека, 1945-1948 // Отечественная история. 1998. № 4. С. 29-30.
ГЛАВА 7
Великий голод 1932-1933 гг. на Украине*
По случаю семидесятой годовщины великого украинского голода, которая нас сегодня собрала, я бы хотел подчеркнуть, насколько вырос в последние годы уровень знаний об этой трагедии, которую так долго замалчивали. Доступ к долгое время закрытым источникам, таким как секретные постановления Политбюро или Центрального комитета Коммунистической партии Украины, переписка Сталина с его самыми близкими соратниками Молотовым и Кагановичем, донесения органов безопасности о положении в деревнях и особенно на имеющих стратегическое значение «фронтах заготовок» (Украина, Кубань, Поволжье), позволил проанализировать и лучше понять политические механизмы и степень ответственности высшего советского руководства за появление и распространение такого явления как голод на Украине и на Кубани1. А также лучше оценить последствия украинского голода по сравнению с теми, которые в 1931-1933 годах имели место в ряде других регионов СССР: в Казахстане (1,1-1,4 миллиона погибших, или почти треть автохтонного казахского населения!), в Западной Сибири, в Поволжье (несколько сотен тысяч погибших)2.
Прежде чем отметить значение недавних работ, посвященных голоду на Украине, отдадим дань пионерским трудам, которые пытались снять завесу молчания, окружавшую это чудовищное событие: нельзя не выделить роль, которую сыграла вышедшая в 1986 году книга «Урожай скорби» Роберта Конквеста, подчеркивавшего важность связи голода с национальным вопросом. Последний был всесторонне освещен на основании новых документов усилиями американского историка Терри Мартина3. Напомним также работы Джеймса Мейса, опубликованные до открытия советских архивов4, такие как свиде
* La grande famine ukrainienne de 1932-1933., Communication presentee au colloque «La famine ukranienne: 70 ans apres», tenu en Sorbonne (texte non pub-lie). Текст выступления автора на конференции в Сорбонне в 2003 г.
103
тельства жертв голода, собиравшиеся с пятидесятых годов Украинской ассоциацией жертв террора5.
В свете последних исследований, сегодня мы можем проследить процесс принятия политических решений, последовательность развития событий, приведших к голоду 1932-1933 годов на Украине. Именно эти процессы я попытаюсь резюмировать здесь, прежде чем упомянуть новый источник по истории голода — сообщения органов безопасности о положении в деревне и в качестве заключения поделюсь размышлениями о специфике украинского случая как примера массового преступления.
В 1931 году государственным заготпунктам удалось с весьма низкого урожая (69 миллионов тонн) собрать рекордный объем зерна в 23 миллиона тонн, из которых более 5 миллионов пошло на экспорт. Из-за неурожая в Западной Сибири и Казахстане, основной удар был нанесен по Украине, Северному Кавказу и Центрально-Черноземному району. Так, на Украине было изъято 42 % урожая, что привело к дезорганизации производственного цикла, уже серьезно нарушенного насильственной коллективизацией и раскулачиванием. Для выполнения плана 1931 года многие колхозы были вынуждены сдать государству часть семенного фонда, необходимого для посевов, тем самым, ставя под угрозу свое будущее. С февраля-марта 1932 года в сообщениях секретно-политического отдела ОГПУ советскому руководству, упоминалось об «отдельных случаях продзатруднений»6, что подтверждал и первый секретарь ЦК украинской компартии С. Косиор в письме, отправленном 26 апреля 1932 года Сталину. По мнению Косиора, эти «отдельные случаи и даже отдельные села голодающие (...) результат местного головотяпства, перегибов, особенно в отношении колхозов. Всякие разговоры о "голоде" на Украине нужно категорически отбросить»7. В течение следующих недель, совпадавших с традиционным перерывом между урожаями, ситуация со снабжением значительно ухудшилась, причем до такой степени, что Г. Петровский, председатель ЦИК Украины, и В. Чубарь, глава украинского правительства решились 10 июня 1932 года адресовать, каждый со своей стороны, длинное письмо Сталину и Молотову, в котором описывали ставшую критической ситуацию в украинских деревнях. «Сейчас уже можно считать минимум 100 районов (вместо 61, считавшихся к началу мая), нуждающихся в продовольственной помощи, — писал Чубарь. — Я был во многих селах и везде видел, что порядочная часть села охвачена голодом (...) Бабы плачут, а бывает и мужики. Иногда критика создавшегося положения заходит очень глубоко и широко — зачем создали искусственный голод, ведь у нас был урожай; зачем
104
посевматериал забирали — этого не было даже при старом режиме»8. Чубарь, как и Петровский, объяснял ситуацию «перегибами», «головокружением от успехов» местных чиновников, забывая о том, что те повиновались четкому указанию — выполнить план любой ценой. Украинские руководители указывали на опасность проводимой в отношении деревни политики: если мужик ослабеет настолько, что не сможет работать, урожай 1932 года будет катастрофическим. Чубарь требовал срочной помощи. Впрочем, достаточно скромной: в миллион пудов (16 тысяч тонн) зерна. Петровский осмелился просить чуть больше: полтора-два миллиона пудов (24-32 тысячи тонн)9.
Эти просьбы остались без ответа. Неделей позже (18 июня 1932 года) Сталин делится Кагановичем своими впечатлениями: по его мнению, положение на Украине — результат «механистического отношению к последнему заготовительному плану... В расчет не приняли реальное положение каждого колхоза»10. Впрочем, речи о том, чтобы скорректировать план на 1932 год, объяснял он, не шло. 21 июня Сталин и Молотов посылают руководству Украинской компартии очень жесткую телеграмму, напоминающую, что не может быть речи о снижении плана поставок колхозами и совхозами, и им не будет предоставляться никакая дополнительная отсрочка11.
На III конференции украинской компартии, собравшейся вскоре в Харькове (6-10 июля), подавляющее большинство выступавших (секретари райкомов и обкомов) назвали «нереальным» план заготовок, навязанный Москвой. Тем не менее, под давлением Молотова и Кагановича, поспешивших в Харьков и грубо вмешивавшихся в дискуссию, заявляя, что «любая попытка снизить план есть антипартийный и антибольшевистский поступок», делегаты конференции утвердили план Москвы на 1932 год: Украина должна поставить 356 миллионов пудов зерна (или приблизительно 6 миллионов тонн)12.
Открытое противодействие со стороны украинского руководства, очевидно, не осталось незамеченным Сталиным, что подтверждает недавно опубликованная переписка генерального секретаря с Кагановичем. В июле 1932 года, в первый месяц заготовок по новому плану, «хлеб не пошел»: к концу июля было поставлено всего 48 тысяч тонн, то есть в семь раз меньше, чем в июле 1931 года13! 11 августа Сталин направил Кагановичу длинное письмо, имеющее первостепенное значение для понимания истории украинского голода, в котором он, в частности, писал: «Самое главное сейчас Украина. Дела на Украине из рук вон плохи. Плохо по партийной линии. Говорят, что в двух областях Украины (кажется, в Киевской и Днепропетровской) около 5-ти райкомов высказались против плана хлебозаготовок, признав
105
его нереальным. В других райкомах обстоит дело, как утверждают, не лучше. На что это похоже? Это не партия, а парламент, карикатура на парламент. Вместо того, чтобы руководить районами, Косиор все время лавировал между директивами ЦК ВКП и требованиями райкомов и вот — долавировался до ручки... Плохо по линии советской. Чубарь — не руководитель. Плохо по линии ГПУ. Реденсу не по плечу руководить борьбой с контрреволюцией в такой большой и своеобразной республике как Украина. Если не возьмемся теперь же за выправление положения на Украине, Украину можем потерять. Имейте в виду, что Пилсудский не дремлет, и его агентура на Украине во много раз сильнее, чем думает Реденс или Косиор. Имейте также в виду, что в Украинской компартии (500 тысяч членов, хе-хе) обретается немало (да, немало!) гнилых элементов, сознательных и бессознательных петлюровцев, наконец — прямых агентов Пилсудского. Как только дела станут хуже, эти элементы не замедлят открыть фронт внутри (и вне) партии, против партии. Самое плохое это то, что украинская верхушка не видит этих опасностей»14. Далее Сталин предлагал Кагановичу возглавить украинскую партию, заменить на посту главы ГПУ Украины Реденса Балицким, уволить Чубаря.
Письмо Сталина завершалось следующим образом: «Поставить себе целью превратить Украину в кратчайший срок в настоящую крепость СССР, в действительно образцовую республику. Денег на это не жалеть. Без этих и подобных им мероприятий (хозяйственное и политическое укрепление Украины, в первую очередь — ее приграничных районов и т. п.), повторяю — мы можем потерять Украину».
Для Сталина Украина уязвима, но не из-за неминуемого голода, который угрожает смертью миллионам украинцев, она уязвима политически. Она выглядит слабым звеном системы. Сталин не забыл, что за два года до того советский режим на несколько недель потерял контроль над сотней граничащих с Польшей округов, в которых проходили наиболее массовые выступления против насильственной коллективизации деревни; что на одной только Украине имело место более 6500 массовых выступлений и беспорядков, зарегистрированных ОГПУ в марте 1930 года; что восставшие украинские крестьяне шли с откровенными лозунгами «Ще не вмерла Украина!». Требовалось вмешательство из центра, которое заключалось бы в подчинении украинского крестьянства целям общего развития СССР, то есть, в обозримом будущем, в выполнении в четкие сроки первого пятилетнего плана. А ведь тот основывался на программе экспорта сельскохозяйственной продукции; в этом контексте ежегодная кампания по заготовкам, по выражению С. Кирова, одного из самых близких
106
соратников Сталина, выглядела «пробным камнем нашей силы или слабости, силы или слабости наших врагов»15.
На «фронте заготовок» сентябрь и октябрь 1932 года стали катастрофой. В сентябре месячные планы были выполнены на Украине лишь на 32 %, на Северном Кавказе на 28 % . В октябре темпы поставок снизились еще более: 25 октября на Украине было собрано лишь 22 % от месячного плана, на Северном Кавказе меньше 18 %16. В донесениях секретно-политического отдела (СПО) ОГПУ описывались многочисленные уловки, к которым прибегали крестьяне, зачастую в сговоре с колхозной администрацией, чтобы утаить часть урожая от государственных заготпунктов: только что собранное зерно зарывали в яму, прятали в «черных амбарах» (подпольные хранилища, рассеянные за деревенской околицей), мололи на «ручных мельницах», расхищали во время транспортировки к элеваторам или в момент взвешивания; детей, женщин и стариков, к которым, как крестьяне считали, закон будет более снисходителен, посылали ночью стричь колоски (таких на селе не без юмора называли «парикмахеры»). Именно с этим сопротивлением, с этим «кулацким вредительством» собиралось покончить Политбюро, решившее 22 октября направить на Украину и на Северный Кавказ две «чрезвычайные комиссии», одну из которых возглавлял Вячеслав Молотов, другую Лазарь Каганович. В течение трех решающих месяцев (конец октября 1932 — конец января 1933 годов) эти комиссии, в которые входило высшее руководство ОГПУ, сыграли ключевую роль в увеличении масштабов голода. Исключительно важные, ныне доступные нам источники, — телеграммы, посылавшиеся обоими «уполномоченными» Сталину; телеграммы, которыми они обменивались с руководством украинской компартии; речи, которые Молотов и Каганович произносили перед местными партийными и колхозными руководителями; путевой дневник Лазаря Кагановича17 — позволяют подробно рассмотреть политические, и идеологические аргументы посланников Сталина, эскалацию репрессивных мер, все более широкое использование голода для подавления сопротивления украинского крестьянства.
29 октября, перед отъездом в Ростов-на-Дону Каганович представил Политбюро «Проект постановления», определяющий цели его миссии на Северный Кавказ. Эта цель — «усилить заготовки», то есть «принять все меры по слому саботажа сева и хлебозаготовок, организованного контрреволюционными кулацкими элементами»18. Прибыв в Ростов 1 ноября, Каганович объявил, выступая на заседании бюро крайкома, что «мы не можем пойти на скрупулезные расчеты баланса хлеба. Нас обманут в том случае, это будет означать
107
отказ от заготовок. Проблему хлебозаготовок надо решать в борьбе с контрреволюционными кулацкими элементами»19. Из Краснодара Каганович 5 ноября писал Сталину: «Контрреволюционеры сидят спокойно. Да и обстановка, и наша негодная работа, т. е. работа местных организаций, либерализм, бездействие и оппортунизм благоприятствуют созданию антисоветских организаций... Во всяком случае, главная задача здесь сейчас — это сломить саботаж, несомненно, организованный и руководимый из единого центра... Сейчас еду из Краснодара в станицы. Думаю направиться в самую злостную, Полтавскую, где имеется 400 человек учителей, врачей и техников + полковники, есаулы и т. п.»20 Миссия Кагановича и Молотова (который выступал с аналогичными заявлениями, едва прибыв в Харьков, а затем во время поездки в Одесскую и Днепропетровскую области) походила на настоящую военную кампанию против восставших. Сотни отрядов «активистов» и «уполномоченных» с неясными компетенциями при поддержке агентов ОГПУ были направлены в деревни, «изымать хлеб».
Среди первых мер, принятых Молотовым и Кагановичем, фигурирует приостановка снабжения промтоварами районов, не выполнивших план. Самые «злостные» станицы заносились на «черную доску». Занесение в черный список влекло за собой прекращение поставок продовольственных и промышленных товаров, закрытие магазинов, полную остановку торговли, прекращение всякого рода кредитования и досрочное взыскание кредитов и других финансовых обязательств, исключительно высокое обложение (а конкретнее полная конфискация последних крестьянских припасов), массовые аресты всех «саботажников плана по заготовкам». Количество арестов на Украине и Северном Кавказе росло лавинообразно: 20 ООО — в ноябре только за «саботаж хлебозаготовок», более 30 ООО — за «хищение колхозного и общественного имущества» (каравшееся согласно закону, принятому 7 августа 1932 года, десятью годами лагерей и даже смертной казнью); 72 ООО — по этим двум пунктам обвинения в декабре21. В ходе арестов, проводимых «заготовительными отрядами», были открыты тысячи тайников с зерном. Тем не менее, согласно данным самого Всеволода Балицкого, нового шефа ГПУ Украины, результаты «охоты» были удручающими: едва десяток тысяч тонн зерновых — или 0,2 % плана заготовок22! С осени 1932 года стало очевидно, что украинские деревни лишены своих последних запасов. Из деревенских магазинов исчезли последние продукты. Последний этап эскалации репрессий: коллективная депортация всех жителей «злостных» деревень, «вступивших в войну с советской властью», как заявил 6 ноября
108
1932 года Каганович, выступая перед жителями станицы Медведов-ская. Несколькими неделями позже за невыполнение навязанного им нереального «плана заготовок» все жители трех крупных кубанских станиц (Медведовская, Урупская, Полтавская), более 45 ООО человек были коллективно высланы в Сибирь, на Урал и в Казахстан23.
Целью этих принудительных мер было также подавить сопротивление со стороны некоторых руководителей украинской компартии и заставить их выполнить любой ценой план по заготовкам. Особенно показательна в этом смысле переписка Молотова и Хатаевича, первого секретаря Днепропетровского обкома. Последний в письме, направленном Молотову 23 ноября 1932 года, пытался объяснить, что экономически нецелесообразно лишать колхозы последних запасов: «для того чтобы производство хлеба увеличивалось соответственно нуждам и потребностям пролетарского государства, мы должны заботиться о том, чтобы основные производственные и потребительские нужды колхозов и колхозников были удовлетворены, иначе они сеять и расширять производство не будут». «Ваша позиция, — отвечал Молотов в тот же день, — в корне неправильна, небольшевистская. Нельзя большевику отодвигать удовлетворение нужд — минимальных нужд, по строго и неоднократно проверенному партией решению — нужд государства на десятое и даже на второе место, на удовлетворение этих нужд из колхозных и других "озадков". Большевик, продумав и проверив их размер и обстановку в целом, должен поставить удовлетворение нужд пролетарского государства во первоочередном порядке»24.
Роковые меры, обрекшие десятки миллионов украинских крестьян на голод, были приняты во второй половине декабря 1932 года. 19 декабря Политбюро потребовало «усиления заготовок». Каганович в сопровождении десятка руководителей партии и ОГПУ отправился в качестве «уполномоченного» на Украину с задачей «занять стратегические области» и принять все меры к выполнению плана заготовок до 15 января 1933 года25. Несколько дней спустя Каганович в письме Сталину из Одессы предложил отменить постановление украинской компартии, которым предусматривалось, что только облисполком может в исключительных случаях дать указание о конфискации «семенного фонда» колхозов и его включении в обязательные поставки государству26. Заручившись согласием Сталина, Каганович 29 декабря навязал эту меру руководству КП(б) Украины. Последняя уступила в еще одном важном пункте: колхозы, не выполнившие «план по заготовкам», обязаны в пятидневный срок отдать свои семенные фонды, последние запасы, позволяющие обеспечить будущий
109
урожай, пусть даже минимальный, или оказать помощь голодающим колхозникам27. Тремя днями позже, 1 января 1933 года руководство украинской компартии приняло резолюцию, в которой оговаривалось, что все колхозники и единоличники, у которых найдут «укрытые запасы», будут приравнены к «расхитителям социалистической собственности» и осуждены «по всей строгости закона от 7 августа 1932 года». Репрессии вышли на новый уровень.
7-12 января 1933 года в Москве состоялся пленум Центрального комитета, важное ежегодное событие, собиравшее руководство партии. В своем выступлении Сталин признал, что, несмотря на то, что в 1932 году урожай был в целом лучше, чем годом ранее, заготовительная кампания прошла с немалыми трудностями. Последние явились следствием «подрывной работы», проводимой «враждебными элементами, проникшими в колхозы», «потери боеспособности сельскими коммунистами», их «немарксистским отношением к коллективному сельскому хозяйству»28. Как и все выступавшие, руководители украинской компартии, в том числе и те, кто пытался сопротивляться давлению Москвы, воспевали «триумф социализма» и «грандиозный успех первого пятилетнего плана, выполненного за 4 года и 3 месяца», обходя молчанием реальное положение дел на Украине.
В то же самое время, когда проходил пленум, исход крестьян из голодающих районов принял массовый характер. Для руководства ОГПУ этот исход был «сознательно организован контрреволюционными организациями». «Мы арестовали за неделю 500 подстрекателей, подговаривавших крестьян к уходу», писал Всеволод Балицкий Генриху Ягоде, главе ОГПУ29. 22 января 1933 года Сталин лично составил секретную директиву «о предотвращении массового выезда голодающих крестьян», в которой предписывалось немедленно положить конец массовому исходу крестьян, бежавших с Украины и Кубани «за хлебом». «ЦК ВКП и Совнарком СССР», — писал Сталин, — не сомневаются, что этот выезд крестьян, как и выезд из Украины в прошлом году, организован врагами Советской власти, эсерами и агентами Польши с целью агитации "через крестьян" в северных районах СССР против колхозов и вообще против Советской власти»30. В тот же день Генрих Ягода направил областным руководителям ОГПУ циркуляр, в котором предписывалось ставить, особенно на вокзалах и железных дорогах, специальные заслоны или опергруппы, которые должны были задерживать «беглецов» с Украины и Северного Кавказа. После «фильтрации» арестованные «кулацкие и контрреволюционные элементы», «лица, распространяющие к/р слухи о так называемых продовольственных трудностях», а также все те, кто от
110
назывался вернуться домой, должны были быть арестованы и депортированы в «спецпоселения» (или, «самые злостные», отправлены в лагерь). Других беглецов предписывалось возвращать на место, что обрекало их на неминуемую смерть в деревнях, охваченных голодом и полностью предоставленных своей судьбе без продовольственной помощи извне31.
На следующий день, 23 января, распоряжение, направленное на воспрепятствование бегству голодающих (и распространению новостей о голоде, существование которого отрицалось властями), было дополнено директивами о приостановлении продажи железнодорожных билетов крестьянам32. В последнюю неделю января 1933 года арестовали около 25 ООО беглецов. Спустя два месяца после начала операции было задержано более 225 ООО человек, из которых 85 % отправили домой33. Еженедельные донесения ОГПУ «О мероприятиях по прекращению массового выезда крестьян», направлявшиеся напрямую Сталину и Молотову, разумеется, умалчивают о физическом состоянии задержанных.
Редкие, очень интересные документы относительно того, что происходило в голодающих украинских деревнях, составленные руководством ГПУ Украины, относятся к периоду с февраля по июль 1933 года, когда голод достиг апогея. Уточним сразу относительную скудость этих источников. В этом отношении показательны инструкции, данные Всеволодом Балицким своим подчиненным: «Информировать о вопросах, связанных с прод. затрудениями, только первых секретарей обкомов и только устно, после тщательной проверки передаваемых сведений для того, чтобы наши записки не "бродили" по аппаратам и в свою очередь не стали источниками различных слухов (...) а также не составлять специальных докладных записок для ГПУ Украины, а информировать только меня своими личными письмами»34. Документы, открытые в Центральном архиве ФСБ35 (интересно сравнить их с другими внутренними донесениями по данному сюжету, написанными чиновниками различных уровней, более красноречивыми, демонстрирующими, что «тайна» голода была секретом Полишинеля36), отражают полицейское представление о «продовольственных трудностях», которые приписывались саботажу, устроенному в сельском хозяйстве Украины кулацкими и контрреволюционными элементами, внедрившимися в колхозы, совхозы37. Особенно показательными в этом смысле являются свидетельства главы днепропетровского ГПУ С. Крауклиса, касающиеся вскрытий, проводимых его службой для определения «точных причин смерти» голодающих (Действительно ли они умерли от голода? Не имела ли
111
место «вражеская провокация»?) или случаев каннибализма и поедания трупов, о которых рассказывается с равнодушием этнолога, описывающего «дикие нравы примитивного народа»38.
Призрак восстания голодных крестьянских масс, об «антисоветских» настроениях которых систематически сообщали информаторы и агенты ОГПУ, ясно проявляется в донесения руководства ОГПУ в Москву. Особенно пугающе ситуация в деревне выглядела в сводках выдержек из писем, написанных крестьянами и перехваченных бдительной цензурой39- В разгар голода продолжались депортации десятков тысяч голодных крестьян, разрабатывались «грандиозные» планы депортации миллионов «кулацких, контрреволюционных и социально опасных элементов»40 при одновременном усилении силового давления из страха перед крестьянскими восстаниями41.
Из донесений ОГПУ видно также, насколько условна бухгалтерия жертв голода: зачастую сотрудники сельских советов, сами голодающие из-за настоящей блокады целых районов за невыполнение «священных обязательств перед государством», не вели записи актов гражданского состояния; нередки были случаи, когда мертвецов не хоронили, даже в общих могилах42.
Среди других важных вопросов, поднятых этими новыми источниками, и вопрос о продовольственной помощи, предоставляемой некоторым регионам, затронутым голодом. Как показали недавние исследования43, в период с января по июнь 1933 года, когда голод достиг наибольших масштабов, центральные власти приняли не менее 35 постановлений о помощи регионам, испытывающим «продовольственные трудности». Реально оказанная помощь составляла приблизительно 320 ООО тонн, что в пересчете на 30 миллионов голодающих составляло лишь 10 килограммов зерна на человека, или едва 3 % общего среднегодового потребления крестьянина! В 1932 году СССР экспортировал 1 730 тысяч тонн зерновых; в 1933 — 1680 тысяч тонн. Кроме того, государственные запасы на начало 1933 года превышали 1 800 тысяч тонн44. Какая часть этой смехотворной продовольственной помощи дошла до деревень? Без сомнения, минимальная, поскольку ее большая часть была направлена в города Украины и Северного Кавказа, также страдавшие от голода (Харьков за год потерял более 120 000 жителей, средние города, такие как Краснодар и Ставрополь, соответственно 40 000 и 20 ООО)45. Инструкции Всеволода Балицкого «О мерах в связи с продовольственными трудностями» от 19 марта 1933 года уточняли, что срочная продовольственная помощь, предоставляемая «на классовой основе», предназначалась исключительно тем, «кто ее заслуживает, и в первую очередь колхоз
112
никам с большим количеством трудодней, бригадирам, трактористам, семьям красноармейцев, колхозникам и единоличникам». По сути, в циркуляре Балицкого перечислялись репрессивные меры, которые должны были быть приняты против «к/р, антисоветских, кулацких и другие враждебных элементов, которые, как уже установлено в ряде случаев, пытаются использовать продтрудности в своих к/р целях, для сего они умышленно распространяют слухи о голоде, вымышляют различные нужды, подолгу не хоронят умерших»46.
Весной 1933 года в донесениях ГПУ Украины чувствуется беспокойство по еще одному поводу: как добиться проведения посевной кампании в голодающих регионах? Вспоминается предупреждение, адресованное в ноябре 1932 года вторым секретарем украинской компартии Хатаевичем Молотову: «Скоро они сеять и расширять производство не будут». Несколько месяцев спустя это стало реальностью. Ослабшие колхозники, пережившие голод, с трудом, как не без цинизма признают авторы донесений, возвращались к работе: «те немногие, кто еще работает, не способны выполнять нормы, вследствие этого они получают недостаточно хлеба и начинают пухнуть»47. Чтобы справиться с острой нехваткой рабочей силы на селе, власти мобилизовали часть городского населения, отправленного на поля48, а затем приступили к массовым переселениям «колонистов» из других регионов СССР: в 1933-1934 годах в опустошенные голодом края было перемещено более 200 ООО крестьян, причем в основном это были уволенные в долгосрочный отпуск красноармейцы.
Последний, упоминаемый в донесениях ОГПУ пункт касающийся положения в украинских и северо-кавказских деревнях в 1932-1933 годах — необычайное ожесточение, сопровождавшее голод. Оно выражалось всплеском сельского бандитизма и ростом насилия в повседневной жизни в мире, травмированном постоянным голодом: линчевания воров, в том числе детей, пойманных при попытке стащить несколько овощей с грядки; самосуды, устраиваемые самими крестьянами; пытки; вымогательства, брошенные дети; каннибализм и поедание трупов... Исключительное по своим масштабам насилие, которое режим и его представители осуществляли по отношению к населению, привел к тому, что его жертвы сами стали его проводниками.
В мае 2003 года парламент Республики Украина официально признал голод 1932-1933 годов геноцидом сталинского режима против украинского народа. Термин, которым сегодня на Украине пользуются для обозначения голода, голодомор, недвусмысленен: это результат слияния двух слов, голод и морить («убивать лише
113
нием пищи, истощать»): таким образом, ясно акцентируется искусственный характер явления.
Не все историки, как русские и украинские, так и западные, занимавшиеся данным вопросом, единодушны в определении голода 1932-1933 годов как геноцида. Схематично можно выделить два основных течения. С одной стороны, историки, которые видят в голоде явление, искусственно организованное сталинским режимом для подавления сопротивления украинских крестьян колхозной системе и уничтожения украинской нации, которая представляла собой серьезное препятствие на пути трансформации СССР в империю нового типа с преобладающим влиянием России. Эти историки поддерживают тезис о геноциде. С другой стороны, есть историки, которые, признавая преступный характер сталинской политики, считают необходимым изучение всех случаев массового голода 1931-1933 годов (казахского, украинского, западносибирского и поволжского) как сложного явления, в котором помимо «имперских устремлений» Сталина сыграли важную роль многочисленные факторы — от геополитической ситуации до необходимости ускорения индустриализации и модернизации49. Для этих историков термин «геноцид» к голоду 1932-1933 годов на Украине и Кубани неприменим. До последнего времени я сам был склонен разделять эту точку зрения50. Недавние работы Терри Мартина, особенно его воспроизведение «национальной интерпретации» голода Сталиным, недавно рассекреченная переписка Сталина с Кагановичем, опубликованные Юрием Шаповалом и Валерием Васильевым документы, которые я здесь в изобилии цитировал, убедили меня в специфичности украинского голода по отношению к другим явлениям такого порядка 1931-1933 годов. Те являются прямыми, но непредвиденными, не-запрограммированными последствиями политики, проводимой с конца 1929 года: насильственной коллективизации, раскулачивания, введения колхозной системы, конфискации урожая и скота. До лета 1932 года украинский голод имеет те же причины, но с лета 1932 года, как только Сталин решает намеренно увеличить его масштабы, чтобы наказать украинских крестьян, сопротивлявшихся «новому крепостному праву» его характер меняется. Крестьян наказали тяжелее всех — голодом и мучительной смертью миллионов человек. Другому виду репрессий, на этот раз полицейских, одновременно подверглись местные чиновники, интеллигенция, которых арестовывали и сажали в тюрьмы. В декабре 1932 года двумя тайными постановлениями Политбюро на Украине — и только на Украине — был положен конец политике «коренизации» кадров,
114
проводимой с 1923 года во всех федеративных республиках; украинский «национализм» перестал существовать51.
Ныне, основываясь на новых данных, мне кажется справедливым квалифицировать как геноцид действия сталинского режима, направленные на наказание голодом и террором украинского крестьянства, действия, следствием которых стала гибель более 4 миллионов человек на Украине и Северном Кавказе.
Тем не менее, голодомор сильно отличался от холокоста. Речь не шла о полном уничтожении украинского народа. Он не основывался на прямом убийстве своих жертв. Он разрабатывался, исходя из политических, а не этнических или расовых соображений. Тем не менее, по количеству жертв голодомор, рассматриваемый в историческом контексте, единственное событие XX века в Европе, которое можно было бы сравнить с двумя другими геноцидами: геноцидом армян и Холокостом.
Примечания
1. Среди наиболее значимых из последних работ, вышедших в последнее время, и использующих в том числе эти источники, упомянем: третий том (1930-1933 гг.) монументального труда «Трагедия советской деревни» под ред. В. П. Данилова, опубликованный в 2001 году издательством РОССПЭН; переписку Сталина и Кагановича (под ред. Олега Хлевнюка, опубликованную в 2001 году издательством РОССПЭН), а также четыре сборника документов под редакцией С. В. Кульчицкого: Голод 1932-1933 роюв на Украши: очима историшв, мовою докуменпв. Киев, 1990; он же. Голодомор 1932— 1933 pp. в Украши: причины и наслщки. Киев, 1993; он же. Колектив1защя и голод на Украши, 1929-1933. Киев, 1993; он же. Украина м1ж двумя вшнами (1921-1939). Киев, 1999; Шаповал И., Васильев В. Комавддры Великого голоду: по1здки В. Молотова и Л. Кагановича в Украшу та на Швшчный Кавказ, 1932-1933. Киев, 2001. Вспомним также имеющий важное значение сборник переписки итальянских дипломатов, опубликованный Андреа Грациози: Graziosi A. Lettres de Kharkov: la famine en Ukraine et dans le Caucase du Nord a travers les rapports des diplomates italiens, 1932-1934 // Cahiers du monde russe et sovietique. Vol. 30 (1-2), janvier-juin 1989 ( на ит.: Lettere da Kharkov, La carestia in Ucraina e nel Caucaso del Nord nei rapporti dei diplomatici italiani, 1932-1933. Turin, 1991).
2. О голоде в Казахстане см.: Абылхожин 3. Б., Алдазуманов К. С., Козы-баев М. К. Коллективизация в Казахстане: трагедия крестьянства. Алма-Ата, 1992; Ohayon I. Du nomadisme au socialisme. Sedentarisation, collectivization et acculturation des Kazakhs en URSS, 1928-1945. Paris: Maisonneuve, 2006; Малышева M. К, Познанский В. С. Казаки-беженцы от голода в Западной Си
115
бири, 1931-1934. Алматы, 1999; Ивницкий Н. А. Репрессивная политика советской власти в деревне. 1928-1933. М., 2000.
3. Martin Т. The Affirmative Action Empire: Nations and Nationalism in the Soviet Union, 1923-1939. Ithaca, New York: Cornell University Press, 2001.
4. Mace J. Communism and the Dilemmas of National Liberation: National Communism in Soviet Ukraine, 1918-1933. Cambridge: Cambridge University Press, 1983.
5. The Black Deeds of the Kremlin. A White Book, vol. 2: The Great Famine in Ukraine in 1932-1933. Detroit, 1955.
6. ЦА ФСБ 2/10/53/42-50.
7. Голод 1932-1933 роюв на Укра'ши: очима историюв, мовою документ1в. Кульчицкий С. В. (ред.). Киев, 1990. С. 147-148.
8. РГАСПИ. 82/2/139/162-165.
9. Письма Чубаря и Петровского входят в сборник Ю. Шаповала и В. Васильева, Комантцры... Цит. соч. (прим. 1). С. 206-215
10. РГАСПИ. 81/3/99/67-68.
11. Шаповал Ю., Васильев В. Цит. соч. С. 93.
12. О III Партконференции КП(б)У см. статью, которую посвятил этому «прологу к трагедии голода» Юрий Шаповал в работе, цитировавшейся в прим. 1 (Комащцры...), сс. 152-178.
13. Шаповал Ю., Васильев В. Цит. соч. С. 98.
14. Сталин — Каганович. Переписка. О. В Хлевнюк (ред.). М.: РОССПЭН, 2001. С. 273-274.
15. На фронте сельскохозяйственных заготовок. 1932. № 11.С. 1.
16. Шаповал Ю., Васильев В. Цит. соч. С. 104.
17. См. документы, собранные Ю. Шаповалом, В. Васильевым. Цит. соч. С. 204-367.
18. РГАСПИ. 81/3/214/214.
19. РГАСПИ. 81/3/214/8.
20. РГАСПИ. 558/11/740/180.
21. Шаповал Ю., Васильев В. Цит. соч. С. 125 (об арестах за саботаж заготовок). Количество осужденных за «хищение общественного имущества» рассчитывается по данным докладной записки председателя Верховного Суда СССР А. Н. Винокурова о практике применения закона от 7 августа 1932 года (ГА РФ. 1235/141/1005/67-91).
22. См. оперативное сообщение о конфискациях хлеба, украденного и укрытого на Кубани от 10 ноября 1932 г. в: Bulletin de 1'IHTP. № 81-82. 2003. P. 203-205.
23. Осколков E. H. Голод 1932-1933 в зерновых районах Северо-Кавказского края // Голодомор 1932-1933 pp. в Укра'ши: причины и наслщки. М1ждународная конференщя. Киев, 1995. С. 120-121.
24. РГАСПИ. 82/2/141/7476.
25. РГАСПИ. 17/3/912/54.
26. РГАСПИ. 81/3/232/62.
27. РГАСПИ. 81/3/215/25-33.
116
28. РГАСПИ. 17/2/514, вып. 1, 6-9.
29. АПРФ. 3/30/189/3-10.
30. РГАСПИ. 558/11/45/109.
31. Директива ОГПУ № 50031 от 22 января 1933 г. ЦА ФСБ. 2/11/6/51-52.
32. РГАСПИ. 17/42/80/9.
33. Докладная записка ОГПУ № 50145 «О мероприятиях по прекращению массового выезда крестьян» от 25 марта 1933 г. // Bulletin de Г1НТР. № 81-82. 2003. P. 246.
34. Телеграмма В. Балицкого Г. Ягоде от 22 марта 1933 г. ЦА ФСБ. 2/11/3/12-14.
35. Публикуются в сборнике документов под редакцией В. П. Данилова «Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД». Т. Ш/2 (1932-1934). Подборку этих документов в переводе на французский язык с комментариями Н. Верта можно найти в «Bulletin de 1'ШТР». № 81-82. 2003. Р. 340.
36. См., напр., донесения работников ЦИК с мест, охваченных голодом в: Werth N., Moullec G. Rapport secrets sovietiques. La societe russe dans les documents confidentiels, 1921-1991. Paris: Gallimard, 1995. P. 152-159.
37. См. ПИСЬМО В. Балицкого руководителям местных отделений ГПУ от 19 марта 1933 г. ЦА ФСБ 2/11/971/145-147.
38. Письмо С. Крауклиса В. Балицкому от 5 марта 1933 года (ЦА ФСБ 2/11/56/207/209); письмо руководителя киевского ГПУ В. Балицкому от 12 марта 1933 года (ЦА ФСБ 2/11/971/131-133). Он пишет в том числе: «В ряде случаев, людоедство переходит даже "в привычку". Имеются факты, когда отдельные лица, замеченные в людоедстве в прошлом году, употребляют в пищу человеческое мясо и сейчас, для чего совершают убийство детей, знакомых и просто случайных людей. В пораженных людоедством селах с каждым днем укрепляется мнение, что возможно употреблять в пищу человеческое мясо. Это мнение распространяется особенно среди голодных и опухших детей» (В. П. Данилов, А. Берелович (ред.). Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ. НКВД 1918-1939. М.: РОССПЭН. Т. 3. Книга 2. 2005. С. 332).
39. См., напр., сводку (от 1 марта 1933 года) выдержек из писем, отправленных молодым красноармейцам, проходящим службу в Северо-Кавказском военном округе, перехваченных военной цензурой. ЦА ФСБ. 2/11/56/51-64.
40. См., напр., план депортации в Сибирь и Казахстан 2 миллионов человек, предложенный в начале февраля 1933 года Сталину руководителем ОГПУ Генрихом Ягодой и шефом Гулага Матвеем Берманом. Что касается этого проекта и его частичного осуществления, позволю себе отослать читателя к моей последней работе: L'ile aux cannibales. 1933, une deportation-abandon en Sibene. Paris: Perrin, 2006.
41. См. протокол заседания Политбюро ЦК от 12 марта 1933 года, в ходе которого было решено расширить полномочия украинского ГПУ в области «борьбы с массовыми волнениями» и «расширения применения высшей меры социальной защиты» (смертной казни // РГАСПИ. 17/162/14/89-96.
117
42. См.: ЦА ФСБ. 2/11/880/1-3: там же, 2/11/971/112-118.
43. DaviesR.W., TaugerM. В., WheatcroftS. Stalin, Grain Stocks and the Famine of 1932-1933 // Slavic Review. 1995/3. P. 642-657; Гинзберг Л. И. Массовый голод в сочетании с экспортом хлеба в начале 1930 годов. По материалам особых папок Политбюро // Вопросы истории. 1999. № 10. С. 36-52.
44. См. предисловие Зеленина И. Е. к третьему тому сборника документов под ред. В. П. Данилова «Трагедия русской деревни». Цит. соч. (прим. 1). С. 7-47.
45. Васильев В., Шаповал Ю. Цит. соч. С. 104-105. О том, что лишь незначительная часть выделенной помощи действительно достигала пунктов, охваченных голодом, сошлемся на примере Казахстана на письмо видного казахского политического деятеля Турара Рыскулова Сталину от 9 марта 1933 года. Перевод и комментарии см. в: Werth N. Une famine meconnue: la famine kazakh de 1931-9133 // Communisme. № 74-75. 203. P. 8-42.
46. Письмо В. Балицкого от 19 марта 1933 года, см. прим. 37.
47. Доклад полномочного представителя Северо-Кавказского ГПУ о продовольственных затруднениях в Ейском округе от 21 апреля 1933 года. ЦАФСБ. 2/11/56/95-98.
48. Вот что писал по этому поводу (20 июля 1933 года) консул Италии в Харькове: «Мобилизация городских сил приняла неслыханные масштабы. [...] На этой неделе в село направили по меньшей мере 20 тысяч человек. [...] Позавчера окружили рынок, взяли всех трудоспособных людей, мужчин, женщин, подростков обоего пола отвели на вокзал под охраной ГПУ и отправили па поля» (Graziosi A. Lettres de Kharkov... Art. cit. P. 77).
49. По развитию историографии голода на Украине см. увлекательную статью Андреа Грациози: Graziosi A. Les famines sovietiques de 1931-1933 et le Holodomor ukrainien. Une nouvelle interpretation est-elle possible et quelles en seraient les consequences? // Cahiers du monde russe. Vol. 46/3, juillet-septembre 2005. P. 453-472.
50. Позволю себе отослать читателя к своей статье «Comment Staline a-t-il affaine PUkraine?» // L'Histoire. № 188. P. 78-86 и к главе «La grande famine* в: Livre noire du communisme. Paris: R. Laffont, 1997. P. 43-295.
51. См.: Martin T. Op. cit. Chap. VII. P. 273-308.
No comments:
Post a Comment
Note: Only a member of this blog may post a comment.