Monday, June 16, 2014

6 Николя Верт Террор и беспорядок Сталинизм как система


ГЛАВА 11
Депортации населения на российском и советском пространстве (1914 — конец 40-х годов): военное насилие, социальная инженерия, этно-историческое «изъятие»*
Со времени Первой мировой войны по конец 1940-х годов депортации «подозрительного населения» на территории Российской империи, а затем Советского Союза затронули около 7 миллионов человек. Миллион гражданских лиц был насильствено перемещен или депортирован русскими военными властями в ходе Первой мировой войны. В 30-е годы, отмеченные настоящей войной сталинского режима против целых слоев общества («кулаки», «бывшие люди», «социально вредные элементы», этнические меньшинства, подозреваемые в шпионаже в пользу иностранных государств и т. д.), простым административным решением около 3 миллионов человек было депортировано в отдаленные районы страны. Наконец, в 40-е годы, с началом советизации — после советско-германского пакта — новых территорий, а затем столкновения двух тоталитаризмов, нацистского и сталинского, сопровождавшимся беспрецедентным насилием, за которым последовал долгий и мучительный выход из войны на западных окраинах СССР, еще как минимум 3 миллиона человек, принадлежавших в основном к этническим меньшинствам, были депортированы как «враги советского строя»1.
Необходимо сразу же констатировать два факта. На советском пространстве разница между мирным и военным временем несуществен
* Les deportations de «populations suspectes» dans les espaces russes et so-vietiques (1914 — fin des annees 1940): violences de guerre, ingenerie sociale, excision ethno-historique // Communisme. 2004 / 2-3, № 78-79. P. 15-52. Автор пользуется заимствованным у Франсин Хирш (см. прим. 3) выражением «excision ethno-historique», где «excision» переводится как хирургическое удаление, вырезание для характеристики депортаций по этническому признаку. В данном издании было сочтено целесообразным прибегнуть к термину «изъятие», имеющему тот же смысл и широко использовавшемуся в документах органов госбезопасности той поры (прим. пер.).
195

на, когда речь идет об изучении этой специфической формы насилия, которую представляли собой массовые депортации элементов, считавшихся «чуждыми» обществу и народу. К тому же, можно отметить значительную эволюцию критериев дискриминации: за классовыми критериями, доминировавшими до середины 30-х годов, последовала этническая дискриминация, кульминацией которой стала волна депортаций «наказанных народов» в 1941-1944 годах2. За социальной инженерией — «раскулачиванием» или «ликвидацией кулачества как класса» — последовало этно-историческое «изъятие»3. Помимо этой общей тенденции, углубленный анализ десятков операций по депортации, решения о которых принимались на самом высоком государственном и партийном уровне в 1919-1953 годах, показывает сложные процессы этой эволюции, разнообразие целевых групп и целей: «чистка» городов, «обеспечение безопасности» прифронтовых зон, «карательные» депортации крестьян, не выполнивших «планы по заготовкам», и т. д. Со временем депортации стали настоящим способом управления не только населением, но и целыми территориями.
В этом они радикально отличаются от насильственного перемещения населения и профилактических депортаций, осуществлявшихся русскими военными властями во время Первой мировой войны4. Предшествование этой практики той, к которой прибегал на протяжении более трех десятилетий советский режим, не может скрыть гигантскую разницу между депортациями Первой мировой войны — насилием против гражданских лиц в рамках тотальной войны и институционализированной практикой депортации,как порядка управления населением и территориями, как социальной инженерии, а затем эт-но-исторического «изъятия», осуществлявшегося в СССР в 1930-1940-е годы. Таковой будет основная тема этого краткого обозрения депортаций «подозрительного населения» на российском и советском пространстве от Первой мировой войны до конца 40-х годов.
Насильственные перемещения и превентивные депортации подданных Российской империи еврейского и немецкого происхождения во время войны (1914-1916 годы)
В ходе Первой мировой войны военными властями, всемогущими на линии фронта и в ближнем тылу, было депортировано около миллиона человек только на основании их национальности или этнического происхождения. Речь шла в основном о выходцах из враждебных держав (немцы, австро-венгры)5, но также о подданых
196

империи немецкого или еврейского происхождения, считавшихся «ненадежными элементами», способными на помощь врагу и измену. Война дала военоначальникам возможность на практике осуществить теории о «подозрительном населении», развивавшиеся с начала века военными географами и статистиками6. Допускалось, что в случае конфликта некоторые «неблагонадежные народности», среди которых на первом месте фигурировали «туземцы-мусульмане» Средней Азии, на Кавказе — «кавказские племена», а на западных окраинах страны — евреи и российские подданные немецкого происхождения («немецкие колонисты», осевшие в качестве крестьян с XVIII века на западных окраинах империи), должны были не только попасть под жесткий контроль, но и могли быть перемещены.
Тем не менее, не так просто воссоздать точные рамки этих насильственных перемещений, которые вливались в исход гражданского населения с линии фронта, движение частью спонтанное, частью вызванное политикой «выжженной земли», осуществлявшейся русской армией при отступлении7. Высылки и насильственные перемещения лишь иногда трансформировались в организованные и систематические депортации. К тому же анализ насильственных перемещений и депортаций приводит к выводу, что ключевую роль в этих операциях играли военные, в то время как правительство не имело единого мнения и не могло контролировать действия командующих армиями, в особенности начальника штаба Верховного Главнокомандующего генерала Н. Н. Янушкевича, основного вдохновителя этой политики. Ответственность царской власти за насильственные перемещения и частичные депортации «заключается прежде всего в заочном контроле над военными властями»8. Первые высылки еврейских общин, осуществлявшиеся русской армией, имели место в первые недели войны в Польше. 5 сентября приказали эвакуироваться в 24 часа собственными силами всему еврейскому населению городка Пулавы (3000 жителей). На протяжении следующих недель подобных случаев становилось все больше: в Гродзиске (Варшавская губерния) 14 октября власти дали 3 часа на сборы 4000 евреям, проживавшим в городе9. Командование оправдывало эти «профилактические» высылки, которые часто сопровождались насилием, творимым войсками, тем, что евреи, говорившие на идише, языке, «близком немецкому», были потенциальными шпионами и предателями. Еврейская «склонность к предательству», объясняли военные, была также связана с «алчностью, глубоко укоренившейся в самом характере тех, кто продал и распял Христа»10. Высылки евреев, на которые наложилась еще и практика взятия
197

заложников среди их наиболее видных представителей, приняли массовый характер с конца 1914 года в австрийской Галиции, временно оккупированной русскими войсками в результате успешной военной кампании". С отступлением, а затем разгромом русской армии летом 1915 года высылки еврейских общин с линии фронта и ближайшего тыла умножились, превращаясь местами в настоящие депортации целыми эшелонами, предназначенными специально для этих нужд. Так, в течение нескольких недель (май-июнь 1915 года) 98 % из 30 ООО курляндских евреев были депортированы в Екате-ринославскую губернию12. Эти массовые депортации часто сопровождались насилием и даже настоящими погромами, что вызывало порицания со стороны премьер-министра Горемыкина. Последний в письме, направленном Николаю II, жаловался на «неприятное впечатление», производимое депортациями еврейских общин на союзников, а еще более на то, что эти насильственные перемещения размывали «черту оседлости» евреев Российской империи, ключевой элемент организации имперского пространства. Обсуждение «еврейского вопроса» высшим гражданским и военным руководством выявило, по сути, две различные формы дискриминации по отношению к еврейскому сообществу: у консервативных бюрократов — традиционный антииудаизм, направленный на удержание евреев в границах определенных регионов; у военных — антисемитизм, вызванный прежде всего желанием выявить и переместить из зоны боевых действий «неблагонадежное» еврейское население.
Поскольку большая часть территории, находящейся за еврейской чертой оседлости, после отступления русской армии стала зоной военных действий, царское правительство сделало выводы из этой ситуации, частично сняв ограничения, навязанные еврейским общинам. Указом от 15 августа 1915 года были определены новые, запрещенные для проживания евреев зоны: Кавказ, Область Войска Донского, Москва и Петроград. Евреи могли селиться во всех остальных местах, но только в городах и без права приобретения недвижимого имущества. Устранение «черты оседлости», ставшее следствием ряда обстоятельств, ни в коей мере не подразумевало окончание дискриминации. Губернаторы губерний, только что «открытых» для евреев, много раз запрещали эшелонам, перевозившим депортированных, высаживать «живой груз» в городах, входивших в их юрисдикцию. Высылки и депортации евреев достигли кульминации в сентябре-октябре 1915 года: в течение этих двух месяцев военные изгнали несколько сотен тысяч евреев из Минской губернии, а также всю Псковскую еврейскую общину13.
198

Среди других насильственно перемещенных «неблагонадежных народностей» были российские подданные немецкого происхождения, в первую очередь немецкие «колонисты», издавна занимавшиеся сельским хозяйством в польских губерниях империи и на Западной Украине (Волынская, Подольская, Херсонская, Екатеринославская губернии). В декабре 1914 года Генеральный штаб разработал план депортации немецких колонистов (около 200 ООО человек), проживавших в польских губерниях империи. Эта депортация — в Сибирь под усиленной охраной полиции — должна была сопровождаться экспроприацией около 20 ООО земельных участков, обрабатывавшихся колонистами. Последние в качестве награды должны были распределяться между «самыми доблестными солдатами». 5 января 1915 года генерал Янушкевич приказал выслать не только колонистов, но и всех русских подданых немецкого происхождения, проживавших в польских губерниях. Осуществлению этого плана помешало быстрое наступление немецкой армии в Польше в апреле-мае 1915 года. Впрочем, в регионах, остававшихся под контролем русской армии, в течение полутора лет (лето 1915 — начало 1917) было выслано и экспроприировано около 400 000 немецких колонистов из Волынской, Подольской и Киевской губерний14.
Чтобы оценить масштаб этих репрессивных акций, важно напомнить, что они вписывались в контекст тотальной войны в регионах, находящихся в непосредственной близости от линии фронта, где границы между гражданской и военной сферой были существенно размыты. В контекст, отмеченный массовым бегством гражданского населения, вынужденного покидать свои дома из-за политики «выжженной земли», проводившейся отступавшей русской армией с лета 1915 года, когда около 5 миллионов гражданских лиц стали беженцами. Высылки и организованные депортации некоторых «подозрительных» этнических групп растворились в этом великом переселении народов, этом новом явлении, оказавшем глубокое дестабилизирующее влияние на политическую, экономическую и социальную жизнь воюющей России15. Отметим, впрочем, что державы Тройственнного союза проводили на окраинах империй такую же политику депортаций народностей, которые были сочтены «подозрительными или враждебными»: так, немецкий «Обер-Ост» распорядился о депортации сотен тысяч славян из оккупированных регионов Польши и Прибалтики; точно так же австро-венгерские военные власти изгнали из отвоеванной Галиции большое количество русинов, которые, как считалось, сочувствовали русским16.
199

Карательные депортации в ходе гражданских войн (1920-1921)
Для объятого революцией русского общества конец «империалистической войны», закрепленный Брест-литовским мирным договором в марте 1918 года, прошел почти незамеченным, поскольку почти сразу же начались вооруженные столкновения на линиях фронтов уже развязанной Гражданской войны. К этому времени границы между фронтом и тылом, гражданской и военой сферами исчезли: одновременно с прогрессирующим с лета 1917 года распадом огромной русской армии насилие из зон военных действий распространилось на тыл, в первую очередь благодаря крестьянам-дезертирам. Одновременно рушились властные структуры, рассыпалось само государство17. Гражданская война, начавшаяся весной 1918 года как непосредственное продолжение Первой мировой, была не просто военным противостоянием двух лагерей — революционного («красные») и контрреволюционнного («белые»). Она в действительности являлась чрезвычайно сложной совокупностью наложившихся друг на друга многообразных конфликтов. Ни у одного из лагерей не было, разумеется, монополии на насилие. Но только большевистский революционный проект, основанный на теоретизации Гражданской войны, на «научном» видении общества и культе сильного государства, предлагал необходимое обоснование заранее спланированных операций в рамках социальной инженерии, таких как «расказачивание» — беспрецедентная попытка устранить путем «массового террора»18 и депортации целый социальный слой, имеющий специфическую организацию и определенный статус. Здесь речь идет не о рассмотрении истории этого предприятия19, но о вычленении из него определенных характеристик, которые сделали раскулачивание важной вехой в истории депортаций.
Лишенное с декабря 1917 года привилегированного статуса, которым оно пользовалась при старом режиме20, занесенное большевиками в «кулаки» и «классовые враги», казачество (в особенности кубанские казаки) — в значительной своей части — пополнило белые силы, формировавшиеся на юге России весной 1918 года. Во время наступления Красной армии (начало 1919 года) на Украину и юг России карательные отряды особых войск ЧК уничтожили десятки тысяч казаков на Дону. Эти операции не были следствием военных решений, принятых на полях сражений; они проводились во исполнение политического постановления, принятого на самом высоком партийном уровне (Оргбюро Центрального коммитета РКП(б))
200

24 января 1919 года. Этой секретной директивой отдавался приказ осуществлять «массовый террор против богатых казаков, истребив их поголовно. Провести беспощадный массовый террор по отношению ко всем вообще казакам, принимавшим какое-либо прямое или косвенное участие в борьбе с Советской властью»21. Ответом на насилие стало восстание донских казаков. Действовавшие в тылах Красной армии, которая южнее сражалась с войсками генерала Деникина, восставшие казаки внесли значительный вклад в ошеломительный успех Белой армии летом 1919 года. В донесении, отправленном в июле 1919 года в Центральный комитет председатель Донского ревкома И. Рейнгольд признал провал — пусть и временный — расказачивания. «Бесспорно, принципиальный наш взгляд на казаков как на элемент, чуждый коммунизму и советской идее, правилен. Казаков, по крайней мере, огромную их часть, надо рано или поздно истребить, просто уничтожить физически, но тут нужен огромный такт, величайшая осторожность и заигрывание с казачеством: ни на минуту нельзя забывать, что мы имеем дело с воинственным народом, у которого ка-
« 00
ждая станица — вооруженный лагерь, каждый хутор — крепость» . Дабы ослабить сопротивление, Рейнгольд предлагал играть на антагонизме между казаками и их соседями и осуществлять параллельно «красному террору» политику «переустройства» казачьих областей и депортаций. Эта политика была опробована в конце 1920 года, после окончательного разгрома остатков белых армий. В октябре-ноябре 1920 года пять казачьих станиц Терской области (Северный Кавказ) были выселены полностью (9 тысяч семей, или 45 тысяч человек). Все мужчины от 18 до 50 лет были отправлены на Донбасс на принудительные работы на шахтах. Что касается женщин, стариков и детей, они были высланы, с разрешением «им переселиться на хутора или станицы, на север»23. Весь домашний скот депортированных был конфискован. Дома и земли распределили между неказачьим населением, в первую очередь среди чеченцев, которые «всегда были преданными соввласти», подчеркивал руководитель операции24. Чтобы подчеркнуть необратимый характер этой депортации, меняли топонимику казачьих станиц. Станицу Калиновскую, считавшуюся наиболее враждебной советской власти, вообще стерли с лица земли.
Отметим, впрочем, что эти образцово-показательные депортации оставались ограниченными в масштабах страны и на фоне крайних проявлений насилия Гражданской войны. Несмотря на свои успехи, большевистский режим не решился в конце 1920 года на силовое давление на все казачье сообщество, ослабленное, но готовое защищаться с оружием в руках. К тому же, как свидетельствуют сводки
201

с мест, отправленные ответственными за депортацию в октябре-ноябре 1920 года, явно не хватало средств для осуществления широкомасштабных операций по депортации: недостаток железнодорожных эшелонов, телег, лошадей, дезорганизация, вызванная отсутствием гарантий безопасности25. «Расказачивание» осталось крупным незавершенным проектом.
Депортации как социальная инженерия: -«ликвидация кулачества как класса» (1930-1932)
В 1930-1933 годах около миллиона крестьянских хозяйств были экспроприированы, сотни тысяч человек арестованы, два с половиной миллиона мужчин, женщин и детей депортированы в рамках широкой политической кампании, начатой в конце 1929 года под лозунгом «ликвидации кулачества как класса». Эта кампания преследовала двойную цель: «изъять» (такой термин использовался в секретных инструкциях) элементы, способные оказать сопротивление насильственной коллективизации деревни, и «колонизовать» огромные пространства Сибири, Крайнего Севера, Урана и Казахстана. Первая цель отвечала взглядам, ясно выраженным большевиками сразу после захвата власти, согласно которым крестьянское общество, пораженное классовыми антагонизмами, содержало в себе «элементы», бесповоротно враждебные режиму. Вторая цель вписывалась в широкий план развития — с помощью депортированной рабочей силы — некоторых малонаселенных регионов. Идея витала в воздухе многие годы. Решающий шаг был сделан в июне 1929 года, когда правительство постановило перевести всех заключенных, осужденных на срок от 3 лет и более, в новые трудовые лагеря, создаваемых для эксплуатации «природных богатств отдаленных районов страны»26. Но являлся ли лагерь оптимальным выходом? В политических и силовых структурах разгорелась дискуссия о сравнительных преимуществах трудового лагеря и «колонии-поселения», которое, по мнению руководства ОГПУ, было выгодней во многих отношениях. По этому вопросу стоит процитировать точку зрения заместителя председателя ОГПУ Г. Ягоды27, высказанную им в начале 1930 года: «Вопрос о лагерях надо перевести на другие установки. Сейчас лагерь является только сборищем заключенных, труд которых мы используем на сегодняшний день, не давая перспективы заключенному, не давая ее и себе. Необходимо в условиях заключения сделать труд более добровольным, дав заключенному жить вне работы более свободно. Надо превратить лагеря в колонизационные поселки, не дожидаясь окончания срока заключения [...]
202

И вот мой проект: всех заключенных перевести на поселковое поселение до отбытия срока наказания. Надо сделать так: группе (1500 чел.) отборных заключенных в разных районах — дать лес и предложить строить избы (разработать проект, можно взять у Ау-стрина28) где они и будут жить. Желающие могут выписать семьи. Управляются комендантом. Поселок от 200-300 дворов. В свободное время, когда лесозаготовки закончены, они (заключенные), особенно слабосильные, разводят огороды, разводят свиней, косят траву, ловят рыбу. Первое время живя на пайке, потом за свой счет. К ним присоединить ссыльных, которых также включить в поселок. Поселки по номерам. Зимой все селение идет на лесозаготовки. Там колоссальные естественные богатства, нефть, уголь, и я уверен, что пройдут года, и из этих поселков вырастут пролетарские городки горняков...»29
В действительности, когда заместитель председателя ОГПУ излагал этот утопический проект, «комиссия по раскулачиванию», возглавляемая Молотовым, членом Политбюро и самым близким соратником Сталина, уже решила направить часть «раскулаченных» в трудовой лагерь, а остальных депортировать. Таким образом, обе системы — трудовых лагерей и «колоний-поселений» — должны были развиваться параллельно, представляя собой одну из специфических черт Гулага. Доклад, составленный «комиссией по раскулачиванию», лег в основу секретного постановления Политбюро от 30 января 1930 года «О мерах по ликвидации кулацких хозяйств в районах сплошной коллективизации». Согласно постановлению каждому району выделялись лимиты на раскулачивание по «1-й» и «2-й категориям»30. «Кулаки 1-й категории», определенные как «контрреволюционный актив», должны были быть арестованы и отправлены в лагеря после осуждения «тройкой» (внесудебный орган ОГПУ с чрезвычайными полномочиями)31. Составленные на основании оперативных сведений об «антисоветских элементах», собиравшихся на протяжении многих лет службами ОГПУ, списки «кулаков 1-й категории» находились в исключительном ведении органов безопасности.32 Первоначальные лимиты на арест были быстро превышены: только за один 1930 год арестовали около 300 000 человек33. Несмотря на очевидный произвол в выборе социальных ярлыков в отчетах секретно-оперативного отдела ОГПУ — основном источнике, позволяющем идентифицировать «врагов», на которых была направлена эта репрессивная кампания, — похоже, что «сознательные» (достаточно условное определение) эксплуататоры составляли лишь половину лиц, осужденных по первой категории. Вторая половина состояла из мелких торговцев и ремесленников, священников, бывших царских
203

чиновников, представителей «сельской интеллигенции», часто принадлежавших к эсеровским кругам, короче говоря, из широкого круга лиц, сочтенных «подозрительными» в социальном и политическом отношениях34.
Впрочем, абсолютное большинство «раскулаченных» подвергалось репрессиям по «второй категории», определенной секретным постановлением Политбюро от 30 января 1930 года. «Кулаки второй категории» — количеством, по первоначальной оценке на основе местных «лимитов», в 129-154 тысячи семей, — определявшиеся как «остальные элементы кулацкого актива, особенно из наиболее богатых кулаков», должны были подвергнуться аресту, экспроприированы и депортированы с семьями в отдаленные районы страны. Операции, как предполагалось, будут осуществляться в основном «группами по раскулачиванию», составленными из «активистов» — членов партии, комсомола, профсоюзов, но также из безработных и даже преступных элементов из люмпенизированной среды, набранных в городе и отправленных в деревню35. Что касается списков «кулаков второй категории», они составлялись на местном уровне «комиссией по раскулачиванию», состоявшей из местных партийных чиновников и «активистов». Это, естественно, открывало дорогу различным злоупотреблениям. Раскулачивание представляло собой возможность для неограниченного грабежа и часто — для сведения старых счетов между соседями36. Впрочем, раскулачивание из запланированной операции, основанной на «четких целях» и «разнарядках», превратилось в хаотичный неуправляемый процесс, весьма далекий от «колонизаторской утопии», которую рисовали в своем воображении Г. Ягода и другие представители высшего политического руководства.
Наши знания о раскулачивании значительно пополнились в последние несколько лет. Публикация недавно открытых источников37 позволяет изучить различные этапы этого процесса, дать более точную количественную оценку затронутого им контингента, оценить масштаб проблем, которые возникали из-за плохой подготовки операций по депортации, проследить за возникновением специфической категории «спецпереселенцев», оставившей глубокий след в советском обществе, понять переход от «депортации в никуда» к более «рациональному», экономическому использованию депортированных. Кратко резюмируем наиболее важные данные последних исследований.
Первая волна депортаций (начало февраля — конец мая 1930 года) затронула около полумиллиона человек (115 ООО семей), депортированных в основном из наиболее богатых сельскохозяйственых
204

регионов (в которых сопротивление коллективизации было самым сильным) — с Украины, Кубани, Нижней и Средней Волги, Центрально-Черноземного района на север России, на Урал и в Западную Сибирь38. Для завершения этих операций была задействована — в масштабах, невиданных в мирное время, — военная инфраструктура: около 300 эшелонов39 и тысячи сопровождающих из ОГПУ. Для первых депортаций было характерно полное отсутствие координации между военными операциями, проводимыми ОГПУ, и обустройством депортированных, переданных в ведение местных властей, которых зачастую лишь в последний момент информировали о прибытии «контингента». Сотни тысяч человек были брошены на произвол судьбы в бараках, наспех сколоченных вдоль железных дорог, без регулярного питания и работы. Лишь небольшая часть депортированных — 2,5 % на Крайнем Севере, 7 % в Западной Сибири, 8 % на Урале — была занята производительным трудом, чаще всего на лесоповале40. Эпидемии и недоедание (и даже в некоторых случаях голод) косили людей, в первую очередь — детей и стариков. 10-15 % депортированных погибли в первый год41. В этом хаосе, по официальным данным, удалось бежать каждому шестому42. Лишь спустя много месяцев центральные власти начали бороться с неразберихой, вызванной такой депортацией, абсолютно непроизводительной с точки зрения первоначальных планов «колонизации». В контексте условий лета 1930 года — 8 миллионов крестьянских хозяйств вышли из колхозов после публикации в начале марта знаменитой статьи Сталина, осуждающей «головокружение от успехов» и перекладывающей на местные власти вину за «перегибы» коллективизации — крупные операции по «раскулачиванию» были временно приостановлены. Они возобновились лишь точечно в конце сентября — начале октября: около 16 500 семей (приблизительно 60 тысяч человек) были депортированы из приграничных районов Белоруссии и Западной Украины, которые весной 1930 года стали ареной крупных крестьянских восстаний43.
В начале 1931 года при благоприятной экономической конъюнктуре (урожай 1930 года благодаря исключительным погодным условиям был превосходен, кампания по заготовкам принесла в государственные закрома более 21 миллиона тонн зерновых44, многие миллионы крестьянских хозяйств под давлением вновь вступили в колхозы в последние месяцы 1930 года) возобновилось масштабное раскулачивание. Для этой новой волны депортации основным «районом приема раскулаченных» избрали Казахстан: их отправили работать на угольные шахты Караганды и медные рудники, а не только на с трудом поддающиеся контролю предприятия лесной промыш
205

ленности Севера, Урала и Западной Сибири. Различные планы депортации, затрагивавшей 200-300 тысяч семей, предлагавшиеся и обсуждавшиеся в отделах ОГПУ в январе-феврале 1931 года43, демонстрируют одновременно и реальное стремление не повторить опыт депортации 1930 года, и вопиющее незнание положения дел в планируемых «зонах размещения» (так, оценки возможности приема депортированных в Казахстане колебались между 5000 и 100 000 семей!). 11 марта 1931 года Политбюро создало специальную комиссию под руководством А. Андреева, заместителя председателя Совнаркома, обязанную создавать административные структуры для депортированных, определить статус «спецпереселенцев»* (официальный термин, которым обозначались депортированные) и условия их экономической эксплуатации. Одной из первых мер, принятых комиссией Андреева, находившейся под жестким контролем Сталина и Молотова46, стала передача ОГПУ (которое до тех пор занималось лишь операциями по депортации) всего административного и экономического руководства «спецпереселенцами». Была создана сеть комендатур, настоящая параллельная администрация, позволявшая органам безопасности контролировать огромные территории, где депортированные отныне составляли большинство местного населения. Экономическая эксплуатация спецпереселенцев регламентировалась договорами, заключенными между ОГПУ и определенным количеством крупных комбинатов, занимавшихся разработкой полезных ископаемых и строительством инфраструктуры в северных и восточных регионах страны. Комбинаты в принципе обязывались обеспечивать проживание, питание и обучение детей депортированных. В действительности, как свидетельствуют бесчисленные доклады о ходе депортации кулаков, положение «спецпереселенцев» нисколько не улучшилось. Проживающие в тесных грязных бараках, лишенные регулярного питания (спецпереселенцы буквально умирают от голода, питаются травой, корнями и т. д. отмечалось в записке секретно-политического отдела ОГПУ от 6 августа 1931 года о положении 600 000 депортированных на Урале), подвергающиеся экономической эксплуатации, сходной с подневольным трудом (12-часовой рабочий день, отсутствие зарплаты, поскольку теорети-
До 1934 года в официальных документах депортированные именовались «спецпереселенцами», в 1934-1944 гг. - «трудпоселенцами», в марте 1944-1949 гг. вновь «спецпереселенцами», и с 1949 года - «спецпоселенцами». В данном сборнике, как правило, применительно к этой категории используется первый из перечисленных терминов (прим. пер.).
206

чески заработанные суммы были ниже удерживаемых администрацией за проживание, государственные займы, различные взносы, в том числе в поддержку ОГПУ!) «спецпереселенцы» представляли собой настоящих крепостных, по отношению к которым чинились всякого рода злоупотребления47. В этом контексте статус «спецпереселенцев» — работа над ним был одной из важных задач комиссии Андреева — так и остался декларацией о намерениях, оставив неразрешенными многие вопросы. Экспроприированные, лишенные гражданских прав и депортированные сроком на 5 лет «спецпереселенцы» обязаны были регулярно отмечаться в комендатуре ОГПУ, жить и работать согласно дискриминационным правилам. Но какой будет дальнейшая судьба этой категории лишенцев? Будут ли отбывать наказание дети ссыльных, достигшие совершеннолетия? Смогут ли они продолжать учиться вне спецпоселков? Каким будет статус вольной, вышедшей замуж за депортированного? Предусмотрено ли право на возвращение по отбытии 5-летней ссылки? Позиция властей по всем этим вопросам оставалась на протяжении всех 30-х годов противоречивой и постоянно менялась48. Вследствие более широкого применения практики депортаций, жертвами которых становилось все возраставшее число «подозрительного» населения, стремительно увеличивалось количество инструкций и положений, касающихся миллионов депортированных.
К концу 1931 года было депортировано около 1 800 ООО человек (380 тысяч семей), если считать с начала «раскулачивания» двумя годами ранее49. Тем не менее, на 1 января 1932 года, когда ОГПУ осуществило первый общий подсчет «спецпереселенцев», проживающих примерно в 2000 поселениях, насчитали лишь 1 317 000 человек, то есть потеряно было полмиллиона. Сколько бежало? Сколько погибло? Экстраполяция частичных данных, касающихся количества бежавших депортированных, позволяет предположить, что бежать в 1930-1931 годах удалось приблизительно 250 000 депортированных; следовательно, умерло примерно столько же50. По следующим годам статистика Отдела спецпоселений приводит такие потери: в 1932 году 207 000 беглецов (38 000 поймано, 90 000 умерших); в 1933 году 216 000 беглецов (54 000 поймано, 151 600 смертей — что дает в этот голодный год уровень смертности 14 %); в 1934 году — 87 600 побегов, 40 000 смертей51. Эти цифры дают представление о том, что представляла собой эта операция по социальной инженерии, призванная уничтожить целый класс, и помимо этого подвергнуть все крестьянство беспрецедентной экспроприации.
207

Тотальные депортации крестьянских общин, «внесенных
в черный список»: показательный случай кубанских казачьих
станиц (конец 1932 — начало 1933 годов)
Депортации крестьян продолжились в 1932-1933 годах, но в меньшем масштабе (в эти два года Отделом спецпоселений было зарегистрировано около 340 ООО «вновь поступивших»32) и в других условиях. В контексте напряженной «борьбы на фронте заготовок», начатой в первую очередь в зерновых житницах страны (Украина, Кубань, Нижняя и Средняя Волга), с осени 1932 года депортации отныне били не только по эксплуататорам, заклейменным как «кулаки», но и по целым крестьянским сообществам, обвиненным в «срыве плана по заготовкам». Села и районы, не выполнившие план, сначала «вносились в черный список»; затем в качестве наказания следовала частичная или тотальная депортация. Внесение в «черный список» влекло за собой следующие меры: изъятие всех товаров (промышленных и продовольственных) из магазинов, запрет на любую торговлю, немедленное возвращение всех ссуд, индивидуальных или коллективных, исключительно высокое налогообложение (а точнее полная конфискация крестьянского имущества и последних запасов продовольствия), арест всех «социально чуждых элементов». Таким образом, это была настоящая внутренняя экономическая блокада, сопровождавшаяся репрессивными мерами — от полной конфискации имущества до массовых арестов. Эти меры впервые были приняты в ноябре 1932 года на Кубани по приказу Лазаря Кагановича, полномочного представителя Политбюро, отправленного туда для ускорения заготовок. Одновременно схожие меры были приняты на Украине другой комиссией Политбюро, возглавленной В. Молотовым. Исключительный по важности источник, дневник, который вел Каганович в ходе поездки, освещает процесс эскалации репрессий53. Хотя кулачество ликвидировано как класс, объяснял Каганович на различных собраниях с партийным активом Северного Кавказа, проводившихся в ноябре 1932 года, еще оставались кулаки, избежавшие раскулачивания или незаконно вернувшиеся из ссылки. Но гораздо опаснее кулака была кулацкая идеология, то есть общая враждебность к социалистической собственности, антиколхозная психология, крестьянско-индивидуалистическая психология, распространенная среди многих колхозников... Именно эту психологию должен ломать настоящий сталинец. У нас не должно быть идеалистического отношения к колхозам. Можно вступить в колхоз, иметь партбилет и быть отмеченным кулацкой идеологией. С точки зрения менталитета ка
208

заки отличаются особой отсталостью, почеркивал Каганович, цитируя протокол допроса одного старого казака, который утверждал, что казак без земли уже не казак». «Наша цель, — делал вывод Каганович, — помимо жгучего и неотложного вопроса заготовок сделать казаков советскими колхозниками, а тех, кто будет сопротивляться заготовкам, тех, кто не будет сеять, просто вышлют». И Каганович не преминул вспомнить опыт расказачивания 1919-1920 годов: «Вспомните те годы, когда мы высылали казачьи станицы, выступавшие против власти большевиков. Вы не хотите работать, вы не хотите выполнять обязательства перед государством. Мы вас высылаем. Кто-то возразит: это незаконно. Отнюдь. Совершенно законно. Вы против советской власти, вы не хотите сеять. Что ж, во имя государственных интересов не просто право, но и долг советской власти вас выслать»54.
В конце 1932 — начале 1933 годов три казачьи станицы (Мед-ведовская, Уманская, Полтавская), которые, согласно Кагановичу, «объявили войну советской власти»55, обезлюдели: 45 600 человек были коллективно депортированы в Сибирь, на Урал и в Казахстан. Чуть позже правительство поселило там демобилизованных солдат Красной армии, положив тем самым начало движению по заселению регионов, затронутых репрессиями и великим голодом 1932-1933 годов56. Эти коллективные депортации, пусть носившие и ограниченный характер37, — в качестве прецедента которых можно упомянуть лишь депортацию терских казаков в 1920-1921 годах, — знаменовали собой поворотный пункт между операциями по раскулачиванию 1930-1932 годов (когда депортировали лишь часть сельского населения на «классовой основе») и этническими депортациями, начавшимися с 1935 года.
Высылки и депортации «антиобщественных и социально опасных элементов» из городов (с 1933 года)
Глубокий кризис, вызванный насильственной коллективизацией и раскулачиванием, спровоцировал массовый исход в города миллионов крестьян, бежавших от «второго крепостного права». Чтобы ограничить и контролировать этот беспорядочный приток населения, ставивший под угрозу систему снабжения и распределения в крупных городах, разрабатывавшуюся с 1929 года, правительство решило «паспортизовать» городское население, то есть выдать горожанам — и только им — паспорт, который должен был заменить все остальные удостоверения личности, до тех пор выдававшиеся самыми разными инстанциями58. У «паспортизации» была и другая цель: очистить Мо
209

скву, Ленинград и другие крупные города и промышленные центры СССР от бесполезных элементов, не занятых на производстве или в учреждениях, так же как от кулацких, уголовных и других антиобщественных элементов, скрывающихся в городах59. Спустя две недели после публикации Постановления о введении единой паспортной системы в городах СССР (27 декабря 1932 года), секретная инструкция органам милиции (14 января 1933 года) определила семь больших категорий лиц, которым отказывалось в получении паспорта и которые вследствие этого должны были быть немедленно высланы. Нежелательными были сочтены:
- лица, не занятые трудом на производстве или в учреждениях и не участвующие ни в какой другой форме общественно-полезного труда (за исключением инвалидов и пенсионеров);
- кулаки и раскулаченные, совершившие побег из мест ссылки;
- лица, прибывшие из деревни или из другого города после 1 января 1930 года без формального приглашения предприятия или советского учреждения и в настоящее время находящиеся без работы или имеющие работу, но, очевидно, являющиеся тунеядцами;
- лишенцы (лица, лишенные гражданских прав60);
- лица, приговоренные к лишению свободы или ссылке61;
- беженцы из других стран, за исключением политических беженцев;
- члены семей перечисленных выше лиц, проживающие вместе с ними62.
Нарушители нового законодательства (определявшиеся на языке милицейских сводок как «нарушители паспортного режима») подвергались штрафу, за которым следовала высылка и, в случае рецидива, уголовная ответственность (перевод на проживание со статусом «спецпереселенца» в отдаленные районы и даже заключение в лагерь). Одним из оперативных методов задержания данных лиц была практика милицейских облав, проводившихся в основном на вокзалах, рынках и других местах, где, как считалось, скрывались «антиобщественные элементы». Задержанные таким образом рисковали подвергнуться депортации без всякого суда, о чем свидетельствует трагический эпизод с двумя эшелонами с «социально вредными элементами», высланными из Москвы и Ленинграда в сибирский Томск. По прибытии к месту назначения эти 6000 человек были отправлены еще дальше, без продовольствия и инструментов, на необитаемый остров у слияния Оби и Назины, где 4000 из них умерли от голода и болезней63. Комиссия, поспешившая расследовать это дело, выявила бесчисленные злоупотребления, совершенные с самого начала столич
210

ной милицией, которая арестовала, а затем выслала как «социально вредных» значительное число «социально близких граждан» — рабочих и членов партии, посаженных в один эшелон с «преступниками-рецедивистами, проститутками и бывшими людьми»64. Чуть позже (конец июня — начало июля 1933 года) еще одна крупная милицейская облава закончилась арестом в Москве и Подмосковье 5470 «цыган без определенного места жительства», вывезенных пятью эшелонами в Томск, а затем в спецпоселения65. Несколькими неделями позже, в конце июля 1933 года, еще один эшелон с «социально вредными элементами», попавшими в облаву в Москве и Ленинграде, был отправлен в Западную Сибирь. В донесении, направленном ответственным за спецпоселения Г. Ягоде, четко ставился вопрос о дальнейшей судьбе этих людей, депортированных на окраины, откуда многим из них удалось бежать, обманув органы милиции, для которых, в конечном итоге, эти операции сводились к перевозке «социально вредных элементов» из одного конца страны в другой66. Вынужденное выполнять противоречивые указания — ограничивать «злоупотребления» одних, обеспечивать «более эффективную изоляцию контингентов ссыльных», на чем настаивали другие — руководство ОГПУ-НКВД в 1933-1935 годах издало целую серию инструкций, касающихся регламентации наказаний, назначенных различным категориям нежелательных элементов специальными комиссиями, состоявшими из двух представителей местного руководства внутренних органов и прокурора, в чьи задачи входило исключительно внесудебное преследование нарушений паспортного режима67. Деятельность этих комиссий ясно свидетельствует об ужесточении санкций, которые все чаще сводились к депортации в «сиецпоселения» все большего числа лиц, сочтенных «социально вредными»: имеющие судимость; «не занятые общественно полезным трудом; без определенного места жительства; имеющие связи с преступной средой»; «профессиональные» нищие и бродяги; депортированные, ссыльные или высланные; незаконно покинувшие предназначенное им место проживания; «злостные нарушители паспортного режима» и т. д.68
Среди операций по «чистке» городов от нежелательных элементов та, что проводилась в феврале-марте 1935 года в Ленинграде, примечательна во многих отношениях. Прежде всего, своим политическим контекстом: 1 декабря 1934 года был убит Сергей Киров, член Политбюро и первый секретарь ленинградского обкома партии; с тех пор в этом городе, где были арестованы тысячи человек, атмосфера стала особенно напряженной. Во-вторых, категориями населения, на которые были направлены репрессии: «бывшие люди» (бывшие цар-
211

ские чиновники и офицеры, дворяне и все остальные, принадлежавшие к политическим и социальным элитам старого режима, так же как и духовенство) общим числом, по оценкам НКВД, в 5000 семей69. В ходе операции, проводившейся с 27 февраля по 22 марта 1935 года, выслано было 4833 семьи, из которых 1434 — «бывших дворян», 1024 — «бывших офицеров», 490 — священников, в общей сложности — 11 200 человек. В отличие от других операций по высылке, державшихся в секрете, эта получила широкое освещение в прессе, которая даже привела статистические данные (правда, крайне скудные) о количестве высланных. Еще одна особенность, входившая в противоречие с контекстом атмосферы репрессий, последовавших за убийством Кирова, состояла в том, что высланным предписали селиться в основном в областных центрах Поволжья (в частности, в Куйбышеве), где условия жизни были относительно терпимыми. Действительно, для большинства депортированных эта ссылка была лишь первым этапом пути, который трагически закончится в 1937-1938 годах отправкой в лагерь или казнью как «социально чуждого» или «социально вредного элемента». Напомним, наконец, что Ленинград был приграничным городом (советско-финская граница проходила всего в 30 километрах от центра Ленинграда) и поэтому считался особо «уязвимым». В ответе на письмо академика Ивана Павлова, который протестовал против депортаций тысяч коренных ленинградцев, Молотов объяснял, что эти меры были продиктованы «особым пограничным положением Ленинграда и напряженностью международной обстановки»70. Эти два соображения отныне должны были служить оправданием новых волн депортаций, осуществлявшихся под предлогом «очищения» и обеспечения безопасности пограничных областей СССР.
Депортации в качестве «чистки» и «обеспечения безопасности» приграничных районов СССР (1935-1939 годы)
Начиная с 1935 года возросло количество депортаций, направленных на «очистку» от «сомнительных элементов» приграничных территорий, которые все чаще воспринимались как настоящая линия фронта. С 1923 года 22-х километровые приграничные полосы находились под особым контролем погранвойск, подчинявшихся органам безопасности. С 1934 года этот режим еще более ужесточился, и отныне разрешение НКВД необходимо было не только для проживания, но и для проезда по этим зонам с особым статусом. В феврале-марте 212

1935 года было проведено множество операций по «очищению» границ, имевших особое стратегическое значение (Ленинградская область, советско-польская граница). В Ленинградской области первая операция закончилась депортацией примерно 3500 семей финского, латышского и эстонского происхождения, высланных в Казахстан, Сибирь и Таджикистан71. Одновременно 8300 семей (41 650 человек) были депортированы из пограничных районов Киевской и Винницкой областей на Восточную Украину. Граждане польского и немецкого происхождения составляли более половины депортированных, остальные рассматривались как «социально-опасные элементы»72. В этих первых операциях, пока еще ограниченных и избирательных, этнический критерий «разнообразился» классовыми соображениями, более привычными коммунистической политической культуре. Так, среди советских граждан финского происхождения, депортированных из Ленинградской области, фигурировали в первую очередь крестьяне-единоличники, не вступившие в колхозы, кустари-одиночки, лица, лишенные избирательных прав и другие представители подобных социальных групп. Операции по «чистке» приграничных полос продолжались и множились в 1936 году. Второй контингент из приблизительно 5000 семей финского происхождения был выслан из Ленинградской области; 15 000 семей польского и немецкого происхождения, проживавших на Западной Украине вдоль советско-польской границы, также были депортированы (в июне и сентябре 1936 года) в Казахстан73. Официально эти «административно-высланные» кон-тингенты — по бюрократической терминологии НКВД — не были в строгом смысле прикреплены к спецпоселениям, экспроприированы и лишены гражданских прав. Для обустройства на новом месте им предоставлялись определенные льготы: «административно-перемещенным» разрешали взять часть скота, сельскохозяйственные орудия и личное имущество; для строительства жилья выдавались кредиты. Впрочем, сам факт того, что они административно зависели от спецпоселений Гулага и прикреплялись к назначенному месту жительства на неопределенный срок, ставил их в положение, близкое к положению спецпереселенцев.
«Чистка» границ для предотвращения внедрения «вражеских шпионов» в различные диаспоры (польскую, немецкую, прибалтийскую, румынскую, корейскую) активизировалась в 1937-1938 годах, в годы «Большого террора». Сотни тысяч советских граждан польского, немецкого, финского, прибалтийского, румынского происхождения, но также многие из тех, кто имел хоть какие-то связи, будь то профессиональные, семейные или просто географические (в этом
213

отношении были особенно уязвимы жители пограничных областей), со странами, считавшимися враждебными, были арестованы и казнены74. В контексте беспрецедентных по масштабам репрессий (напомним, что в 1937-1938 годах НКВД было арестовано более 1,5 миллионов человек, из которых около половины казнена) коллективная депортация приблизительно 200 ООО человек, высланных из приграничных районов, выглядела почти безобидным мероприятием. Крупнейшая операция по депортации в сентябре-октябре 1937 года затронула корейскую общину, обосновавшуюся в пограничных районах советского Дальнего Востока (Владивосток, Хабаровск, Биробиджан). В секретном Постановлении Центрального комитета и СНК от 21 августа 1937 года эта массовая депортация оправдывалась тем, что корейцы представляли собой «гнездо шпионов и диверсантов», работавших на секретные службы японцев, «активизировавшиеся после занятия японскими войсками Маньчжурии». Впервые выслали все национальное меньшинство — не менее 172 тысяч человек. Для завершения этой операции в назначенные сроки — два месяца — НКВД задействовал значительные средства: для транспортировки корейцев в Узбекистан и Казахстан были привлечены 124 эшелона75. Сосланные оказались в «спецпоселениях» и в специально созданных для них колхозах. Парадоксальный факт, вскрывающий многочисленные противоречия советской национальной политики в эти годы: сам глава НКВД Николай Ежов разрешил «административно-перемещенной» корейской общине сохранить собственные школы, в которых обучение шло на корейском, издательства и газету на корейском языке, издававшуюся в Узбекистане. И это несмотря на то, что все корейцы были зачислены в разряд потенциальных шпионов и предателей.
Депортации населения с территорий, аннексированных по советско-германскому пакту (1940-1941 годы): исторический ракурс
В письмах, направленных в сентябре 1939 года офицерам НКВД, занятым советизацией Западной Украины и Белоруссии, Всеволод Меркулов, возглавлявший госбезопасность, подчеркивал историческое значение операций, которые предстояло предпринять: в течение нескольких месяцев НКВД должен был осуществить в плане чистки врагов задачу, на выполнение которой «органам» в СССР потребовалось 20 лет. Предполагалось задействовать всю гамму репрессивных мер, опробованных с 1917 года. Оперативный и политический опыт,
214

приобретенный за два десятилетия, позволял, тем не менее, с оптимизмом ждать результатов борьбы с врагом76.
Эти инструкции очень поучительны в плане понимания исторического контекста депортаций с территорий, аннексированных СССР по советско-германскому пакту. Впервые на экспорт пошла репрессивная практика, испытанная на советском населении. Ее жестокость глубоко травмировала польское, латышское, литовское, эстонское общества, подвергшиеся советизации; но для оккупационных властей проводимая политика была лишь повторением репрессий, которые осуществлялись в отношении советских граждан, это касалось и уровня насилия.
Задолго до открытия советских архивов Иэн Гросс превосходно проанализировал77 процессы советизации в восточной части Польши, вошедшей в состав СССР по условиям секретного протокола. Эта работа основывалась в первую очередь на десятках тысяч свидетельств (хранящихся в Институте Гувера) поляков, депортированных в 1940-1941 годах в Сибирь, а в 1942 году эвакуированных в Иран к армии генерала Андерса. На основе различных источников, исходящих не «снизу» (свидетельства жертв), а «сверху» (постановления Политбюро и советского правительства, секретные инструкции НКВД, донесения различных отделов НКВД, отвечающих за аресты и депортации, отчеты Переселенческого управления и отдела спецпоселений), группа историков общества «Мемориал»78 стремилась показать, как в Польше, оккупированной советскими властями, слились различные формы репрессий, опробованные в СССР в предыдущие годы.
В продолжение массовых убийств, совершенных НКВД двумя годами ранее в рамках «тайных операций» «Большого террора» (за 16 месяцев в СССР были казнены 700-800 тысяч человек), около 25 000 польских граждан, принадлежавших к военной, гражданской и экономической элите страны, заключенных в трех «особых лагерях» Козельска, Осташкова и Старобельска, были казнены в апреле 1940 года как «злейшие враги советского строя»79. Помимо этого, с сентября 1939 по июнь 1941 года около 110 тысяч человек были арестованы и осуждены тройками НКВД. Детальный анализ этих приговоров позволяет сделать два принципиальных вывода. Социальная и политическая элита Польши была особенно затронута репрессиями в первые месяцы советизации, в ходе которых ключевую роль играл «революционный критерий» («сокрушить правящие классы буржуазного государства»). Но массовым репрессиям подверглись и евреи, попавшие под подозрение будучи «спекулянтами», «бундовцами»
215

или «сионистами» (вопреки распространенному мнению, что еврейское меньшинство «выиграло» от советской оккупации), так же как и украинцы и белорусы, когда их записывали в «кулаки» или «националисты»80. Помимо этого, изучение приговоров, вынесенных в 1939-1941 годах тройками НКВД и военными трибуналами, показывает, что приговоры жителям оккупированных территорий не отличались большей жестокостью по сравнению с теми, которые выносились советским гражданам, арестованным в то же время81.
Третья форма репрессий в оккупированной Польше — депортации около 320 тысяч поляков (и 80 тысяч прибалтов и молдаван с других территорий, аннексированных СССР с 1940 года) — также осуществлялись по схеме, уже обкатанной в предыдущие годы. С февраля 1940 по июнь 1941 года были организованы четыре крупные операции по депортации, каждая из которых была нацелена на отдельную категорию населения, ставшую подозрительной в глазах властей. Первая операция, решение о которой было принято Политбюро 4 декабря 1939 года, и осуществленная 10 февраля 1940 года, должна была затронуть в первую очередь «осадников и лесников», получивших от польского государства земельные наделы в пограничных районах в качестве награды за их службу в период советско-польской войны 1920 года. В действительности, 27 тысяч семей (около 140 тысяч человек), депортированных в феврале 1940 года, представляли собой гораздо более широкий контингент «социально чуждых элементов» (помещики, предприниматели, чиновники, полицейские). Источники, изученные А. Гурьяновым82, в частности, переписка между НКВД и различными предприятиями (лесоперерабатывающей и добывающей промышленности, где использовалась депортированная рабочая сила), НКВД и Отдела спецпоселений Гулага, позволяют проследить за подготовкой к этим депортациям, планированием распределения контингентов по сотням поселений в двадцати четырех областях — от Архангельска до Иркутска, за осуществлением логистических мероприятий (эшелоны, милицейское сопровождение, подготовка списков депортируемых), которые должны были помочь избежать повторения «депортации в никуда» и «более рационально использовать контингента»83. Эта «рационализация», которой так гордились авторы донесений (если их почитать, все операции проходили «без происшествий, согласно указаниям и в заданные сроки»), не должна заставить нас забыть о страданиях, испытанных депортированными, как в ходе самой депортации, так и по прибытии на место. Напомним, что с 1 марта 1940 года по 1 июля 1941 года Переселенческое управление зарегистрировало 10 864 смерти в рядах контингента,
216

депортированного в феврале 1940 года, или 7,7 % от общего числа депортированных84.
Вторая операция, решение о которой было принято Политбюро 2 марта 1940 года, предусматривала депортацию до 15 апреля трех различных категорий населения, очень разных, но объединенных клеймом, подразумевавшим их «изъятие»: классовым — для семей польских офицеров, попавших в места заключения, арестованных высших государственных чиновников, крупных помещиков и предпринимателей (тех самых, которых должны были казнить в тех трех лагерях, куда их свезли)85; клеймом «социального паразита» для проституток; клеймом мигранта для беженцев из Западной Польши, попавших в советскую зону оккупации, изъявивших желание вернуться в немецкую зону, но получивших отказ86. Операция была проведена 13 апреля; депортировали около 61 ООО человек. В отличие от первого контингента, распределенного по поселениям со статусом «спецпереселенцев», второй контингент, состоявший в основном из женщин, стариков и детей, был рассредоточен по сотням колхозов и рабочих поселков Казахстана, что еще больше усилило изоляцию этих семей, лишенных всего, даже возможности узнать об участи, постигшей их близких. Третья операция, проведенная 28—29 июня 1940 года, была направлена на польских беженцев, большей частью еврейского происхождения, которые, спасаясь от нацистов, нашли убежище в советской зоне. Для советских оккупационных властей эти беженцы были подозрительными по многим причинам: из-за их общественного положения, рода занятий (среди них насчитывалось множество коммерсантов и представителей свободных профессий), политического прошлого (в еврейской интеллигенции было достаточно много бундовцев и сионистов), из-за частого отказа от советского гражданства и соблюдения «советского паспортного законодательства» (запрещавшего им в первую очередь проживание в крупных городах). В рамках этой третьей крупной операции по депортации около 75 ООО беженцев (из них 84 % евреи) были депортированы на Крайний Север и в Сибирь и прикреплены к спецпоселениям87.
Наконец, 22 мая — 20 июня 1941 года НКВД осуществил четвертую крупную операцию по депортации, самую амбициозную, поскольку она касалась не только территорий Украины и Белоруссии, входивших в состав Польши в 1920-1939 годах, но также и Молдавии (аннексированной в августе 1940 года после того как СССР направил Румынии ультиматум с требованием немедленного «возвращения» этого региона, входившего в царскую империю) и трех прибалтийских государств, включенных в состав СССР в 1940 году. План де-
217

портации, утвержденный Политбюро 16 мая 1941 года, определял 10 категорий лиц, подлежащих аресту, отправке в лагерь или ссылке. Большая часть этих категорий соответствовала тем, которые подвергались репрессиям в ходе предыдущих депортаций; что касается мест проживания или интернирования, они зависели от категории88. Всего с 22 мая по 20 июня 1941 года было арестовано 105-110 тысяч человек, среди них примерно 45 тысяч поляков. Из этого числа около 20 тысяч были отправлены в лагерь, а 85-90 тысяч депортированы в Сибирь (Новосибирск, Алтай, Омск, Красноярск) и Казахстан89. Последние эшелоны депортируемых из Западной Белоруссии, ранее принадлежавшей Польше, прошли через Минск 22 июня 1941 года, когда уже началась операция «Барбаросса».
Тотальные этнические депортации «наказанных народов» в ходе Великой Отечественной войны: этно-историческое «изъятие»
Во время Великой Отечественной войны более двух миллионов советских граждан, принадлежавших к этническим меньшинствам, обвиненным либо в том, что являлись потенциальными агентами нацистских оккупантов (советские граждане немецкого происхождения)90, либо в том, что «сотрудничали с оккупантами» (чеченцы, ингуши, калмыки, балкарцы, карачаевцы, крымские татары), были депортированы и прикреплены к новому месту жительства в отдаленных районах страны, уже «колонизированных» «спецпереселенцами» и другими категориями ссыльных. По сравнению с депортациями, о которых шла речь выше, депортации 1941-1944 годов отличал целый ряд особенностей, наиболее примечательной из которых являлось то, что они были направлены на этно-историческое «изъятие» целых национальностей, объявленых «врагами советской системы». Все представители «наказанного» этноса подвергались дискриминации — от назначения места проживания до депортации и принудительного труда; все административные структуры, автономные области или республики устранялись; одним словом, национальность, окончательно исключенная из «большой семьи советских народов», прекращала существование
С лета 1941 по конец 1944 годов одна за другой прошли три большие волны депортаций. Первая (сентябрь 1941 — март 1942 годов) нанесла удар по советским гражданам немецкого происхождения, из которых были депортированы около 82 % (более миллиона человек). Учитывая, что лица немецкой национальности были рассеяны 218

по значительной части территории СССР (примерно треть из них проживала в АССР Немцев Поволжья, две трети были рассредоточены по десятку регионов — Саратов, Сталинград, Ленинград, Москва, Ростов, Тула, Северный Кавказ, Запорожье, Ворошиловград, Воронеж, Одесса, Куйбышев, Крым), НКВД по поручению высшего руководства страны91 приступил к целой серии точечных, регион за регионом, депортаций, готовившихся в течение многих недель и осуществлявшихся на основании списков, полученных из различных источников (переписи населения, списки паспортных столов, ЗАГСов, военкоматов и т. д.). Чтобы обеспечить как можно более полную «чистку», НКВД дошел до того, что подверг аресту десятки тысяч солдат и офицеров, служивших в Красной армии. Часть наиболее трудоспособных депортированных (мужчины от 17 до 50 лет, а с октября 1942 года и женщины от 16 до 45 лет92) направлялась в «трудовую армию», где условия жизни и труда приближались к условиям лагерей Гулага. Приблизительно треть депортированных советских граждан немецкого происхождения, то есть более 300 тысяч человек, была направлена на принудительные работы, в первую очередь на шахты Карагандинской области, Воркуты и Кузбасса93.
Вторая волна депортаций (около 900 000 человек) унесла с ноября 1943 по июнь 1944 года шесть неславянских народов (калмыки, карачаевцы, балкарцы, чеченцы, ингуши, крымские татары), обвиненных в «коллективном сотрудничестве» с врагом в тот краткий промежуток времени, в течение которого немцы частично оккупировали эти регионы. Центральная власть под этим предлогом собиралась «окончательно решить»94 проблему этих едва советизированных окраин, плохо поддающихся контролю, несмотря на регулярные карательные операции.
Третья волна депортаций (июль-ноябрь 1944 года), менее масштабная (она затронула около 200 тысяч человек), вписывалась в политику, уже опробованную во второй половине 30-х годов, политику «обеспечения безопасности приграничных районов». Депортации подверглись в первую очередь болгарские, греческие, армянские общины Черноморского побережья, так же как и месхетинское, хем-шинское и курдское национальные меньшинства, проживавшие у границ с Турцией и Ираном.
Чтобы понять специфический характер некоторых из этих депортаций, рассмотрим более детально одну из самых масштабных операций — депортацию более чем 500 000 чеченцев и ингушей Чечено-Ингушской автономной республики в конце февраля 1944 года. В отличие от меньшинств, представлявших национальные диас
219

поры (советские граждане немецкого, польского, прибалтийского, финского, греческого, румынского происхождения и т. д.), подозревавшихся в контактах с иностранными государствами, чеченцы и ингуши принадлежали к другой категории национальностей, подозрительных в силу того сопротивления, которое они оказывали советизации. С середины 20-х годов центральная власть проводила пять раз: в 1926, 1930, 1932, 1938 и 1940 годах масштабные военные операции, направленные на уничтожение «чеченского бандитизма», и — без успеха. Край, в котором русские представляли собой достаточно крупное меньшинство (около 30 % населения), по прежнему плохо контролировался, о чем свидетельствовало более высокое, чем в любом другом регионе СССР количество уклонистов от призыва на военную службу95.
Подготовка к поголовной депортации чеченцев и ингушей началась в октябре 1943 года. Планы по их переселению менялись много раз, поскольку новосибирские, красноярские, омские и алтайские власти наотрез отказывались принимать новые контингента депортированных96. Наконец, в качестве мест депортации были определены Казахстан и Киргизия. За подготовкой лично следил Лаврентий Берия и два его самых доверенных сотрудника: Иван Серов и Богдан Кобулов. Все трое отправились в Грозный следить за последним этапом подготовки. Сталина каждый день информировали о ходе этой операции, исключительной по масштабам задействованных средств и численности контингента, который предстояло депортировать в рекордно короткие сроки: для ареста и депортации в течение шести дней (23-28 февраля 1944 года) более полумиллиона человек было мобилизовано 194 железнодорожных эшелона и 119 тысяч сотрудников спецвойск НКВД. Эту операцию отличали три черты, характерные для всех крупных операций по этнической чистке, осуществлявшихся в XX веке: «иерархическая структура руководства, географически ограниченный театр действий и культура безнаказанности»97. У депортированных был час на то, чтобы собрать личные вещи (весом не более ста килограммов), затем их сажали в грузовики, доставлявшие на ближайший вокзал, и пересаживали в железнодорожные составы. Из-за особенностей рельефа, плохого состояния дорог и чрезвычайно неблагоприятных погодных условий многие грузовики с живым грузом застряли в пути. Признак крайней жестокости этих операций по этнической чистке населения, объявленного «врагами», «сотрудничавшими» с оккупантом: сотни, а возможно, тысячи депортированных, которые не успели добраться в срок к месту погрузки в эшелоны, были ликвидированы, часто с особой жестокостью, запер
220

тые в домах и сожженные заживо98. Облавы на чеченцев, ингушей и других представителей «наказанных народов» не ограничивались территориями, на которых они составляли большинство населения. В 1944 году около 157 ООО солдат, сержантов и офицеров, принадлежавших к одному из «наказанных» национальных меньшинств, были «изъяты» из частей Красной армии и депортированы со статусом «спецпереселенцев» в Казахстан и Среднюю Азию99.
После изнурительного трех-четырехнедельного путешествия в Казахстан или Киргизию депортированных распределяли по колхозам, стройкам, шахтам, предприятиям со статусом «спецпереселенца». Им предстояло столкнуться не только с очень тяжелыми условиями жизни и труда, но и с дискриминацией в сфере образования — обучение велось исключительно на русском языке. В отличие от корейцев, депортированных в 1937 году, которым разрешили сохранить язык и культурные учреждения, «наказанные народы» были обречены на потерю признаков национальной принадлежности. Чечено-ингушская автономная республика была упразднена, топонимика изменена, предметы национальной гордости стерты с лица земли, любое упоминание о самом существовании чеченской национальности (равно как ингушской, балкарской, калмыцкой, карачаевской и др.) исчезло из Большой Советской Энциклопедии. Из-за особенно суровых условий проживания смертность среди депортированных на протяжении многих лет оставалась на очень высоком уровне. В октябре 1948 года, по оценкам, приводившимся в отчете Отдела спецпоселений, из 600 тысяч лиц, депортированных с Кавказа в конце 1943 — начале 1944 годов 147 тысяч (или около 25 %) умерли, в то время как рождений зарегистрировано было всего 28 тысяч100.
Еще одна особенность «наказанных народов»: 26 ноября 1948 года Указом Президиума Верховного Совета СССР народы, «наказанные» во время Великой Отечественной войны, должны были сохранить свой позорный статус «навечно»101. Это решение подразумевало, что каждый член «наказанного» сообщества передает из поколения в поколение «коллективную вину» за содеянное предками. Можно ли из этого делать вывод, что «в сталинскую этническую чистку незаметно вкрались элементы расовой политики»102? Анализ сталинской политики по отношению к национальностям показывает, что режим не наказывал тот или иной народ из-за мнимых «биологических изъянов». Его целью было не уничтожение той или иной расы или этноса, но устранение любой формы или проявления национальной специфики, которая воспрепятствовала бы осуществлению проекта строительства сообщества советских социалистических национальностей
221

и помешала осуществлению коммунистической утопии. Основанное на убеждении, что национальности, как и социальные классы, являются социо-историческими формациями, а не расовыми или биологическими явлениями, обращение с «наказанными» или «враждебными» народами скорее напоминало форму «этно-историческо-го изъятия»103. Власти скорее стремились устранить национальную, культурную и историческую самоидентификацию народа, чем физически уничтожить его представителей. Это, безусловно, объясняет, почему режим, имевший все возможности осуществлять масштабные операции по геноциду населения, не организовал лагеря смерти по нацистскому образцу.
К моменту смерти Сталина около 2 800 ООО советских граждан (из которых 900 ООО составляли дети и подростки, не достигшие 16 лет) имели статус «спецпереселенцев» и были приписаны к 2930 комендатурам Министерства внутренних дел. Как показывает доклад, подготовленный в начале 1954 года комиссией Центрального Комитета, ответственной за постепенное сворачивание системы «спецпоселений»104, 21 категория ссыльных соответствовала всем уровням депортации, которые на протяжении четверти века формировали этот специфический мир, это «чистилище», отделяющее «малую зону» (мир лагерей) от «большой зоны» (весь остальной советский мир).
В 1953-1954 годах представители наказанных народов и этнических меньшинств, депортированных в рамках политики «чистки» приграничных районов СССР (всего около 2 200 000 человек), составляли абсолютное большинство — около 80 % — «спецпереселенцев». Если прибавить к ним контингенты украинских и прибалтийских «националистов» (около 400 000 человек), депортированных с семьями в 1944-1952 годах в ходе долгой «усмирительной войны», которую вели на западных окраинах СССР специальные части МВД, представители национальных меньшинств к моменту смерти Сталина составляли более 92 % «спецпереселенцев». Оставшие 200 000 «спецпереселенцев» представляли оставшихся в живых жертв предыдущих депортаций (около 25 000 «кулаков», депортированных в 1930-1932 годах105,35 000 поляков, высланных из западных приграничных районов в 1936 году, 30 000 польских и прибалтийских «буржуев», депортированных в 1940-1941 годах), так же как и другие специфические категории сосланных в послевоенный период («власовцы»106, лица, депортированные за «паразитический образ жизни»107, и «особо опасные контрреволюционеры», приговоренные к поселению после отбытия срока принудительных работ108).
222

В долгосрочном плане проблему «спецпереселенцев» оказалось решить труднее, чем проблему заключенных Гулага. Полумерами и уступками советское правительство реагировало на требования и сопротивление депортированных. Указом от 7 января I960 года, официально упразднившим статус «спецпереселенцев», не удалось стереть глубокий след, оставленный политикой социально-этнического «изъятия», практиковавшейся на протяжении четверти века.
Приложение
Записка К. Е. Ворошилова в Президиум ЦК КПСС о категориях и количестве спецпоселенцев в СССР
4 марта 1954 г.
Товарищу Маленкову Г. М., товарищу Хрущеву Н. С.
В дополнение к ранее посланным материалам направляю вам краткую справку о спецпоселенцах.
По данным МВД СССР на спецпоселении в настоящее время всего находится 2 819 776 человек, в том числе детей, не достигших 16-летнего возраста — 884 057 человек.
Основную группу спецпоселенцев — около 2 миллионов человек — составляют немцы, карачаевцы, чеченцы, ингуши, балкарцы, калмыки и крымские татары, выселенные во время Отечественной войны.
Немцы из районов Поволжья были выселены на основании Указа от 28 августа 1941 г.; одновременно были выселены немцы из Московской и Ленинградской областей, Украины, Северного Кавказа, Крыма и других районов. Всего было переселено в этот период 856 637 человек. После войны по распоряжению СНК СССР были направлены на спецпоселения 208 462 чел., репатриированных немцами, и в 1948 году МВД СССР были взяты на учет как спецпоселенцы 159 906 чел. немцев — местных жителей Дальнего Востока, Сибири, Урала, Казахстана и других районов.
Всего, таким образом, немцев на поселении находится в настоящее время вместе с детьми 1 225 005 человек.
В соответствии с Указами от 12 октября 1943 г., 7 марта и 8 апреля 1944 г. из районов Северного Кавказа было переселено карачаевцев, чеченцев, ингушей и балкарцев всего 489 118 человек, и по Указу от 27 декабря 1943 г. из бывшей Калмыкской АССР было переселено калмыков 79 376 человек.
223

Крымские татары были переселены на основании постановления ГОКО от И мая 1944 г.; одновременно были выселены из Крыма немецкие пособники из числа греков, болгар и армян. Всего выселенных из Крыма находится на спецпоселении 199 215 человек.
В соответствии с Указами и распоряжениями Правительства СССР выселенные должны наделяться в местах поселения землей и угодьями, и им должна быть оказана государственная помощь по хозяйственному устройству в новых районах.
В местах поселений находятся также лица, выселенные в соответствии с Указами Президиума Верховного Совета СССР от 21 февраля и 2 июня 1948 года по общественным приговорам общих собраний колхозников или крестьян села, как злостно уклоняющиеся от трудовой деятельности в сельском хозяйстве и ведущие антиобщественный, паразитический образ жизни 27 285 человек.
На основании Указа Президиума Верховного Совета СССР от 21 февраля 1948 г. сосланы на поселение отбывшие наказание шпионы, троцкисты, меньшевики, правые, террористы, националисты и другие особо опасные преступники, всего — 52 468 человек.
В местах поселений находятся также другие категории выселенных по решениям Правительства СССР:
бывшие кулаки, выселенные из районов сплошной коллективизации на основании постановления ЦИК и СНК от 1 февраля 1931 г. и не снятые еще с учета спецпоселения — 24 686 человек;
поляки — граждане СССР, выселенные на основании постановления СНК СССР от 28 апреля 1936 г. из пограничных районов Украинской и Белорусской СССР — 36 045 человек;
«оуновцы», выселенные из западных областей Украины на основании постановления Совета министров СССР от 10 сентября 1947 г. и 4 октября 1948 г. — 175 063 человека;
иноподданные, бывшие иноподданные и лица без гражданства, дашнаки и другие лица, выселенные из Грузии на основании постановления ГОКО от 31 июля 1944 г. и постановлений Совета Министров СССР от 29 мая 1949 г., 21 февраля 1950 г. и 29 ноября 1951г. - 160 197 человек;
«власовцы», выселенные на основании постановления ГОКО от 18 августа 1945 г.; постановления СНК СССР от 21 декабря 1945 г. и постановления Совета Министров СССР от 29 марта 1946 г. сроком на 6 лет — 56 476 человек;
бывшие помещики, фабриканты, торговцы, кулаки, немецкие пособники и их семьи, выселенные из Молдавской ССР на основании постановления Совета Министров СССР от 6 апреля 1949 г. — 35 838 человек;
224

члены семей бандитов, пособники бандитов и кулаки с семьями, выселенные из Прибалтики в 1945-1951 гг. — 159 417 человек.
Кроме того в предвоенные годы и после войны по отдельным по-становленям Правительства СССР были выселены бывшие помещики, фабриканты, торговцы, сотрудники карательных органов бывших буржуазных правительств Польши, Латвии, Литвы, Эстонии и Румынии, члены семей осужденных сектантов («истинно-православных христиан», иеговистов и др.), кулаки с семьями из западных областей Украины и Белоруссии, басмачи и другие, всего 85 799 человек.
В Указах и постановлениях Правительства не предусматривалось, что дети спецпоселенцев по достижении совершеннолетия должны браться на учет как спецпоселенцы.
Однако согласно Инструкции МВД СССР от 19 февраля 1949 года дети спецпоселенцев в возрасте от 16 лет и старше берутся на персональный учет как спецпоселенцы.
В совместной директиве Министра внутренних дел СССР и Прокурора СССР от 16 мая 1949 года говорится, что все дети спецпереселенцев по достижении 16-летнего возраста и проживающие в спецпоселении вместе с высланными родителями (родственниками), подлежат зачислению на вечное поселение, и им объявляется Указ Президиума Верховного Совета СССР от 26 ноября 1948 года, которым устанавливается уголовная ответственность за самовольный выезд (побег) из места обязательного поселения.
К. Ворошилов
АПРФ (Архив Президента Российской Федерации). Ф. 3. Оп. 58. Д. 182. Л. 17-19
Примечания
1. Мы здесь не берем в расчет около 4 миллионов советских мирных граждан, депортированных в Германию в качестве остарбайтеров нацистскими оккупационными властями в 1942-1944 гг.
2. После пионерской работы Александра Некрича (Les Peuples punis d'Union sovietique. Paris: Maspero, 1979) с начала 90-х годов стали выходить многочисленные труды об этнических депортациях в СССР. Ограничимся тем, что упомянем наиболее значимые из них: Бугай Н. Ф. Л. Берия — И. Сталину, «согласно вашему указанию». М, 1995; Депортации народов СССР, 1930-1950-е гг. М. Губогло, А. Кузнецов (ред.). М.: РАН, 1992, а главное — обобщающий труд по истории принудительных миграций в СССР, принадле
225

жащий перу Павла Поляна: Полян П. Не по своей воле... История и география принудительных миграций в СССР. М.: ОГИ-Мемориал, 2001.
3. Использована формулировка, предложенная Франсиной Гирш: Hirsch F. Race without the Practice of Racial Politics //Slavic Review. Vol. 61/1, spring 2002. P. 40.
4. Утверждение, которое отстаивается в этой статье, идет вразрез с позицией, защищавшейся Питером Хольквистом в статье «Проблема насилия» (La question de la violence // Le Siecle des communismes. Paris: Ed. de l'Atelier, 2000), в которой он утверждает (с. 128), что «почти в каждом случае методы, считавшиеся исключительно большевистскими, использовались поначалу в ходе Первой мировой войны. Так, царская империя прибегала к массовым депортациям еще до того, как большевистское государство приняло на вооружение эту процедуру».
5. Этот вопрос здесь подробно рассматриваться не будет. Абсолютное большинство из 400 тысяч подданных Германии и Австро-Венгрии, проживавших в Российской империи в 1914 году (в основном в Санкт-Петербурге, Москве, Варшаве и Прибалтике) было выслано и прикреплено к месту жительства под полицейским надзором в отдаленных российских губерниях. Первые высылки затронули в сентябре 1914 года подданных центральных держав призывного возраста (18-45 лет), проживавших в польских губерниях империи. В декабре 1914 года эти меры были распространены на всех немецких и австро-венгерских подданных вне зависимости от их возраста и пола, проживавших в десяти губерниях бывшей Польши. Шпиономания и рост германофобии, приведшие к масштабному немецкому погрому в Москве (26-29 мая 1915 г.) заставили власти принять аналогичные меры по отношению ко всем выходцам из Германии и Австро-Венгрии. См. : Нелепо-вич С. Г. Немецкую пакость уволить без нежностей... Депортации в России, 1914-1917// Военно-исторический журнал. 1997. № 1. С. 35-49.
6. Эти теории развивались в частности учеными, занимавшимися военной статистикой, такими как А. Макшеев, Н. Обручев и В. Золотарев, составивший подробные карты «географии неблагонадежности», основанной на вычислении отношения славянского населения к неславянскому в каждой губернии и в каждом уезде. См.: HolquistP. То Count, to Extract, and to Exterminate. Population Statistic and Population Politics in Late Imperial and Soviet Russia // A State of Nations. R. G. Suny, T. Martin (eds). Oxford: University Press, 2001. P. 120-124.
7. Курчев A. H. Беженцы Первой мировой войны в России, 1914-1917 // Вопросы истории. 1999. № 8. С. 98-112.
8. Gousseff С. Les Deplacement forces des populations aux frontiers russes occidentals // S. Audoin-Rouzeau, A. Becker et al. La Violence de guerre, 1914-1945. Paris: Ed. Complexe/IHTP, 2002. P. 191.
9. GatrellP. A Whole Empire Walking. Refugees in Russia during World War I. Bloomington: Indiana University Press, 1999. P. 18-22.
10. Цит. По: LohrE. Enemy Alien Politics Within the Russian Empire During World War I. PhD. Harvard University, Cambridge, Mass., 1999. P. 123.
226

11. Новый военный львовский губернатор граф Бобринский, известный антисемит, сыграл ключевую роль в этой политике высылок, сопровождавшихся многочисленными погромами.
12. LohrE.Op. cit. Р. 135.
13. GatrellP. Op. cit. P. 21 sq.
14. LohrE. Op. cit. P. 140 sq.
15. См.: GatrellP. Op. cit. P. 145 sq.
16. HolquistP. Art. cit. P. 124-126.
17. Об этих процессах см. статью «Дезертиры в России: военное, революционное, крестьянское насилие (1916-1921)» в данном сборнике.
18. Это выражение используется в секретной директиве Оргбюро ЦК ВКП(б) от 24 января 1919 г. См.: Известия ЦК КПСС. 1989. №6. С. 177-178.
19. О расказачивании см.: HolquistP. Conduct Merciless Mass Terror: Deco-sackization on the Don, 1919 // Cahiers du monde russe. 1997. Vol. 28. № 1-2. P. 127-162; Генис В. Л. Раскулачивание в Советской России // Вопросы истории. 1994. № 1. С. 42-56; Бугай Н. Ф., Гонов А. М Кавказ: в эшелонах». М.: Инсан, 1998. С. 81-96; Werth N. Un Etat contre son people. Violences, repressions, terreurs en Union sovietique // Courtois S., Werth N. et al. Le livre noir du communisme. Paris: Laffont, 1997. P. 112-117.
20. Казаки, «стражи» окраин империи, обладали в том числе привилегией иметь оружие, создавать собственную организацию и получать в личное пользование достаточно крупные земельные участки.
21. Текст директивы см.: Известия ЦК КПСС. 1989. № 6. С. 177-178.
22. РГАСПИ. 5/2/106/7.
23. Оставшемуся населению было разрешено «обустроиться» в станицах, находящихся как минимум на пятидесятикилометровом расстоянии.
24. Приказ ответственного за операцию, генерала Медведева от 23 октября 1920 г. (РГАСПИ. 85/11/131/11).
25. Затянутость операции по высылке объясняется нехваткой вагонов. Не получили ни одного эшелона... Реввоенсовет Кавказского фронта только что запретил перевозить высылаемых железной дорогой [...]. Нужно депортировать еще 9000 элементов, из которых 1500 семей настроены явно контрреволюционно и около тысячи — антисоветски. Переместить всех этих лиц пешим порядком или гужевым транспортом займет много времени, поскольку нам не хватает лошадей и телег [...], и к тому же нам не хватает сопровождения, настолько, что рискуем подвергнуться нападению в дороге, а высылаемые могут сбежать. (Из телеграммы И. Косиора Орджоникидзе от 6 ноября 1920 г.// РГАСПИ. 85/11/123/6-7).
26. Постановление Политбюро от 27 июня 1929 г. Предложение комиссии Политбюро о высылке осужденных на срок свыше 3 лет от 29 июня 1929 г. Постановление СНК СССР «Об использовании труда заключенных» от 11 июля 1929 г. в: Гулаг, 1917-1960. А. И. Кокурин, Н. В. Петров (ред.). М.: Международный фонд «Демократия», 2000. С. 62-65.
227

27. Поскольку формальный глава ОГПУ Р. Менжинский уже был тяжело болен, Г. Ягода, номер два в органах госбезопасности, играл там главную роль.
28. Полномочный представитель ОГПУ в Северной области.
29. Цит. по:Дугин Н. Неизвестный Гулаг. М., 2001. С. 45-46.
30. В постановлении Политбюро упоминалась также — без уточнения лимитов на высылку — «третья категория» кулаков, которые после конфискации имущества «оставлялись в пределах района... и подлежали расселению на новых отводимых им за пределами колхозных хозяйств участках». Эскпроприация и высылка «кулаков третьей категории» (около 164 тысяч человек в 1930 г., 470 тысяч в 1931 г. и еще несколько сотен тысяч в 1932 г.), до сих пор мало изученная, чаще всего ограничивалась конфискацией имущества. Анализ этого процесса здесь проводиться не будет. Включение — или нет — «кулаков третьей категории» в число «раскулаченных» является причиной многочисленных недоразумений, касающихся численности «спецпоселенцев».
31. Уточнялось, что в отношении кулаков первой категории нельзя останавливаться «перед применением высшей меры репрессии». Согласно статистике ОГПУ, органы госбезопасности, занимавшиеся делами «кулаков первой категории», приговорили к высшей мере наказания в 1930 г. 20 200 человек и в 1931 - 10 650. (ГА РФ. 9401/1/4157/201-205).
32. Количество занесенных в картотеки «антисоветских элементов» в деревнях, значительно выросло с 1927-1928 гг. Этот учет, свидетельствовавший о прогрессе в деле полицейского контроля над деревней, позволил в том числе развернуть во второй половине 1929 года масштабные операции по превентивным арестам (к концу 1929 г. было арестовано около 100 000 человек). Успех этих операций частично объясняет тот факт, что крестьянам не удалось весной 1930 года организовать более-менее скоординированное сопротивление коллективизации.
33. Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД. Том 3. 1930-1931. В. П. Данилов, А. Берелович (ред.). М.: РОССПЭН, 2003. С. 484.
34. Там же. С. 119-122.
35. «Бригады по раскулачиванию» и по социальному составу, и по методам действий практически не отличались от «продотрядов» времен «военного коммунизма». Но на кону стояло значительно больше, и соответственно ставкам росли масштабы насилия. За реквизициями последовала полная экспроприация большей части крестьянства и массовая депортация самых предприимчивых и оказывавших наибольшее сопротивление коллективизации.
36. Эти хорошо известные стороны раскулачивания описывал в том числе Мерль Файнзод: Fainsod М. Smolensk a Theure de Staline. Paris: Fayard, 1967. Chap. XII; Lewin M. La Paysannerie et le Pouvoir sovietique. Paris: Mouron, 1968. P. 378 sq.; Davies R. W. The Socialist Offensive. The Collectivization of Agriculture, 1929-1930. Londres: Macmillan, 1980. P. 257-275.
37. Особенно сводки различных отделов ОГПУ (секретно-оперативный отдел, транспортный отдел), в обязанности которых входили арест и депортация кулаков, доклады уполномоченных о ходе операций по раскулачиванию. Для знакомства с этими источниками, с богатой подборкой документов,
228

переведеных на французский язык томов III и IV сборника «Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД, 1930-1934...» см.: Le pouvoir sovietique et la paysannerie dans les rapports de la police politique (1930-1934) // Bulletin de Г1НТР. № 81-82. 2003. Документы переведены Николя Вертом.
38. О распределении по зонам ссылки депортированных см. в первую очередь справку особого отдела ОГПУ о количестве кулаков, сосланных в 1930— 1931 гг.: Bulletin de 1ТНТР. № 81-82. 2003. P. 185.
39. Согласно разнарядкам транспортного отдела ОГПУ, утвержденным 2 февраля 1930 года, каждый эшелон, предназначенный для транспортировки депортируемых, должен был насчитывать 44 товарных вагона (при норме в 40 человек на вагон), 8 вагонов для перевозки вещевого довольствия и провизии (максимум 25 пудов, или 400 кг на семью), 1 вагон для охраны.
40. ГА РФ. 1235/2/776/83-86.
41. Население России в XX веке. Т. 1. 1900-1939. Ю. Поляков (ред.) М.: РОССПЭН, 2000. С. 278 сл.
42. Несмотря на усиление контроля, побеги ссыльных оставались массовым явлением. В 1930-1934 годах в бега ударились 700-800 тысяч депортированных, внесших значительный вклад в расширение мира маргиналов и людей, стоящих вне закона, характерного для советского общества 30-х годов. См. статью «Примитивные бунты» в СССР» в данном сборнике.
43. Graziosi A. Collectivisation, revokes paysannes et politiques gouverne-mentales a trravers les rapports du GPU d'Ukraine de fevrier-mars 1930 // Cahiers du monde russe. 1994. № 2-3. P. 437-632.
44. В два раза больше, чем в 1927-1928 гг. и по символическим ценам, поскольку рыночные механизмы уже не функционировали, и крестьяне, будь то колхозники или «единоличники», были отныне вынуждены поставлять свою продукцию в рамках обязательных заготовок или висевших на них тяжким грузом сельхозналогов.
45. Bulletin de 1ТНТР. № 81-82. 2003. P. 144-147.
46. Будучи председателем Совета народных комиссаров, Молотов являлся непосредственным начальником Андреева.
47. Bulletin de ПНТР. № 81-82. 2003. Р. 178-184.
48. Первоначальный вариант закона, принятый в марте 1933 года, признавал для достигших совершеннолетия детей ссыльнопоселенцев возможность восстановления в гражданских правах «при условии сознательного возвращения к общественно-полезному труду». Точно так же могли быть восстановлены в гражданских правах взрослые депортированные, признанные «ударниками». См.: Werth N Deplaces speciaux et colons de travail dans la societe stalinienne // Vingtieme siecle. Revue d'histoire. № 4, avril-juin 1997. P. 34-51.
49. Около 560 000 в 1930 году и 1 244 000 в 1931 г.
50. Население России в XX веке. Цит. соч. С. 279-280.
51. Там же.
52. Земское В. Кулацкая ссылка в 1930-е годы // Социологические исследования 1991. № Ю.С. 4-5.
229

53. РГАСПИ. 81/3/214. Большие выдержки из этих записок были опубликованы в сборнике под редакцией В. Васильева и И. Шаповала: «Командиры великого голода». Киев, 2001. С. 314-333.
54. РГАСПИ. 81/3/214/9, 11,13, 98, ПО, 114.
55. Выступление Л. Кагановича 6 ноября 1932 года перед сходом станицы Медведовская (В. Васильев, И. Шаповал (ред.). Цит. соч. С. 267.)
56. Об этой «добровольной колонизации» см.: Полян П. Цит.соч. С. 80-81.
57. Помимо упомянутых трех станиц, высланных полностью, «частично высланы» были многие другие казачьи станицы. Только на Кубани в конце 1932 — начале 1933 года было выслано около 60 тысяч человек. Одновременно более 16 тысяч человек, обвиненных в «саботаже заготкампании», были арестованы ОГПУ. (Martin Т. Op. cit. Р. 300).
58. Имевший паспорт гражданин должен был явиться в отделение милиции по месту жительства для регистрации. Только регистрация (прописка) придавала смысл паспорту, тем самым устанавливая двойной контроль — над личностью и местом проживания его обладателя. Новым законодательством, помимо этого, вводилось два типа городов: «режимные» или «закрытые» города, снабжавшиеся лучше остальных и имевшие «стратегическое» значение для режима (Москва, Ленинград, Харьков, Минск, Одесса, Магнитогорск и т. д.), в которых иногородним было особенно трудно получить прописку, и «открытые города», где контроль был не таким строгим.
59. Согласно протоколу заседания Политбюро от 15 ноября 1932 года. См.: Источник. 1997. №.6, С. 104.
60. Анализ этой категории населения см. в: Werth N. De quelques categories d'exclusion dans l'URSS des annees 1920 et 1930: «Gens du passe» et «elements socialement nuisibles» // L'Apogee des regimes totalitaires en Europe, 1935-1953. Courtois S. (ed.). Paris: Ed. Du Rocher, 2003. P. 51-74.
61. За этим следовал длинный список преступлений, совершение которых отныне каралось «двойным наказанием» — запретом на проживание в городе (статьи 58-59, 60/2, 61/3, 62, 68/2, 69 и т. д.).
62. ГА РФ. 5446/15а/1096/67-75.
63. Об этом эпизоде см.: Спецпереселенцы в Западной Сибири. Т. 3. 1933-1938 гг. В. П. Данилов, С. А. Красильников (ред.). Новосибирск, 1994. С. 89-99.
64. Там же. С. 99-100.
65. ГА РФ. 9479/1/19/7.
66. Там же. 9479/1/19/9.
67. Директивы от 13 августа 1933 г. и от 9 мая 1935 г. См.: Werth N. De Quelques categories d'exclusion... Art. cit. P. 66-70.
68. Ibid. P. 65-66.
69. Иванов В. Л. Операция «Бывшие люди» в Ленинграде, февраль-март 1935 // Новый Часовой. Русский военно-политический журнал. 1998. № 6-7. С. 118-130.
70. Источник. 1995. № 1. С. 143.
230

No comments:

Post a Comment

Note: Only a member of this blog may post a comment.