Monday, June 16, 2014

2 Николя Верт Террор и беспорядок Сталинизм как система


17. Доля помещичьих домов, разрушенных в сентябре-октябре 1917 года, достигала в некоторых губерниях от одной пятой до одной четвертой всей собственности знати. Так, в Пензенской губернии 267 из 1280 помещичьих домов, насчитывавшихся в губернии, были разрушены; в Казанской губернии — 271 из 1125. См.: Keep J. The Russian Revolution. A Study in Mass Mobilization. New-York: Norton, 1976. P. 212 sq.
18. Первый документально зафиксированный грабеж крупного помещичьего имения, 16 марта 1917 года в Курской губернии, был организован группой дезертиров. См.: Крестьянское движение в 1917 г. Москва-Ленинград, 1927. С. 3; Игрицкий И. В. 1917 год в деревне. Воспоминания крестьян. Москва — Ленинград, 1929. С. 134.
19. Примеры см. в: Крестьянское движение. Цит. соч. С. 212, 242, 300; Игрицкий И. В. 1917 год в деревне... Цит. соч. С. 102 и далее; а также сборник документов, опубликованных в 1957 году в Москве, «Революционное движение в России в 1917 году» в 6 томах, особенно том, посвященный сентябрю-октябрю 1917 г.
20. С 1 сентября по 20 октября 1917 года, по подсчетам П. Н. Першина (Аграрная революция в России. М., 1966. Том 1. С. 345 сл.), было зафиксировано 5140 «массовых беспорядков» в деревнях, цифра, по всей очевидности, далекая от реальности, которая от властей ускользала все больше, и противостоять которой сил оставалось все меньше. Действительно на эти 5140 «беспорядков» приходится лишь 200 вмешательств армии, пытавшейся восстановить порядок, и из этих 200 более сорока завершилось отказом выполнять приказ.
21. Крестьянское движение... Цит. соч. С. 212; Figes О. A People's Tragedy. The Russian Revolution, 1891-1924. London: Jonathan Cape, 1996. P. 462-463.
22. Л. Гапоненко (ред.). Революционное движение в русской армии в 1917 г. Москва, 1925. С. 418 сл.; Wildman A. The End of the Russian Imperial Army. Op. cit. P. 233 sq.
23. Об этой практике см.: Gatrell P. A Whole Empire Walking. Refugees in Russia during World Warl. Bloomington: Indiana University Press, 1999. P. 17-23,31-32,148-149.
24. См.: Доклад о беспорядках, устроенных бандами дезертиров в Тамбове 29 и 30 сентября 1917 года // ЦГВИА, 2003/4/26/65-66.
25. Термин «буржуи» использовался в различных вариантах, особенно «баржуи» (от «баржа», что могло означать «владелец баржи»), «биржуи» (от «биржи»). О распространении в простом народе понятия «буржуй» см. новаторскую статью: Kolonitskii B.Anti-bourgeois propaganda and Anti-burzhui Consciousness in 1917 // The Russian Review, Vol. 53. 1994. P. 183-196.
26. Об атмосфере городского насилия, в создание которой огромный вклад внесли дезертиры и демобилизованные, см. статьи Максима Горького в «Новой жизни», вошедшие в сборник «Несвоевременные мысли», опубликованный на французском языке под заглавием «Pensees intempestives, 1917-1918». Lausanne: LAge d'Homme, 1975.
43

27. Мартов Ю. Мировой большевизм. Берлин, 1923. С. 24.
28. «Новая жизнь», № 9 (223). 13 января 1918.
29. Брусилов А. А. Солдатский дневник. Цит. соч. С. 67.
30. Земли распределялись согласно сложным правилам; принималось во внимание одновременно и количество едоков, и взрослых работников, способных обрабатывать семейный надел. Среди недавних работ по крестьянской революции 1917-1921 гг. см.: Figes О. Civil War, Peasant Russia. The Volga Countryside in Revolution. Oxford: University Press, 1989.
31. Figes O. The Red Army and Mass Mobilization during the Russian Civil War. Past and Present. № 129. 1990. P. 206 sq.
32. Figes O. The Red Army... Art.cit. P. 184 sq.
33.Osipova T. Peasant Rebellions // V. Brovkin (dir.) The Bolsheviks in Russian Society. New Haven: Yale University Press, 1997. P. 154-176; Brovkin V. Behind the Front Lines of the Civil War. Princeton University Press, 1994, особенно главы V и VI; Werth N. Un Etat contre son people. Violences, repressions, terreurs en Union sovietique. — в: Courtois S., Werth N. et al. Le Livre noir du communisme. Op.cit., особенно глава IV.
34. Так, летом 1919 года мощные крестьянские восстания против советской власти в Поволжье и на Украине позволили белым армиям адмирала Колчака и генерала Деникина прорвать оборонительные рубежи Красной Армии на сотни километров. Впрочем, несколько месяцев спустя бегство колчаковцев было ускорено восстанием сибирских крестьян-дезертиров, возмущенных восстановлением прав помещиков на землю.
35. Белая армия под командованием барона Врангеля продолжила сопротивление и была разгромлена лишь вследствие завоевания Красной армией Крыма, последнего бастиона белых в ноябре 1920 года. Впрочем, исход гражданской войны был ясен уже к концу 1919 года, после поражения белых армий генерала Деникина и адмирала Кочака.
36. Среди последних работ о крестьянском восстании на Тамбовщине см. собрание документов под редакцией В. П. Данилова и Т. Шанина «Крестьянское восстание в Тамбовской губернии, Антоновщина», Тамбов, 1994. Часть этих документов была переведена на французский язык Жан-Луи Ван Реге-мортером. См.: RegemortervanJ.-L. L'Insurrection paysanne de la region de Tambov. Luttes agraires et ordre bolchevik, 1919-1921. Paris: Ed. Ressouvenances, 2000.
37. Об этом эпизоде см.: Wildman A. The End of the Russian Imperial Army. Op. cit. Vol. 2. P. 77-79.
38. Отчет Народного Комиссариата по Военным Делам за 1921 год. М., 1922. С. 170 сл.; Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД. Документы и материалы. Т. I. 1918-1922. М.: РОССПЭН, 1998. С. 363-379.
39. В их числе Михаил Тухачевский, который «отличился» в безжалостном разгроме восстания крестьян на Тамбовщине (лето 1921 года), до этого подавив Кронштадтский мятеж. Среди других видных красноармейских военачальников, обучавшихся в императорской военной академии, проявивших себя в борьбе с «кулацкими бандитами» в 1920-1922 годах, мож-
44

но назвать Николая Какурина, Сергея Каменева, Бориса Шапошникова и многих других.
40. Яров С. В. Крестьянские волнения на северо-западе Советской России в 1918-1919 гг. // В. П. Данилов, Т. Шанин (ред.). «Крестьяноведение». М., 1996. С. 45 сл.
41. Там же. С. 226-227.
42. «Представителей советской власти», попавших в руки к «зеленым», чаще всего топили, зарывали живьем в землю по шею и оставляли так на съедение животным или распинали после долгих пыток. См.: Figes О. Peasant Armies // Е. Acton, V. Cherniaev et W. Rosenberg (dir.). Critical Companion to the Russian Revolution, 1914-1921. London: Arnold, 1997. P. 377.
43. Генерал Деникин в своих мемуарах («Очерки русской смуты», вышли в Париже в 1921-1926 годах) первым охарактеризовал 1917-1922 годы как второе «Смутное время», отсылая к первому «Смутному времени» в России начала XVII века. Позже американский историк Ларе Ли воспользовался этим определением, чтобы охарактеризовать 1914-1921 годы в своей работе «Хлеб и власть в России, 1914-1921» (Bread and Authority in Russia, 1914-1921. Berkeley: California U.P., 1990). Данный подход к рассматриваемому периоду направлен на то, чтобы принять во внимание элементы преемственности между Первой мировой войной и гражданскими войнами в России, используя такие понятия как «культура войны» или «брутализация».

ГЛАВА 3
Большевики и реставрация «государственности» (1917-1922)*
Сегодня крестьянин, наконец, понял, что такое государственность и признал моральную законность разверстки. Мы можем с гордостью утверждать: за три года психология наших крестьян изменилась больше, чем за весь предыдущий век.
М. Калинин. Речь, произнесенная в трехлетнюю годовщину Октябрьской революции, 7 ноября 1920 года
I
«Нам нужен хлеб, будь то добровольно или принудительно (...) Перед нами стояла дилемма: или пытаться получить хлеб добровольно, путем удвоения цен, или же непосредственно перейти к репрессивным мерам (...) Теперь же я прошу вас, граждане и товарищи, совершенно определенно сказать стране: да — этот переход к принуждению является, безусловно, сейчас необходимым»1.
Эти сильные слова не принадлежат ни Ленину, ни какому-либо другому руководителю большевиков. Их произнес 16 октября 1917 года, за неделю до большевистского переворота, Сергей Про-копович, министр продовольствия последнего Временного правительства, известный либеральный экономист, один из руководителей массового кооперативного движения в России, горячий сторонник децентрализации и рыночной экономики.
Они свидетельствуют о резкой перемене в 1917 году взглядов либеральных и технократических элит, которые в марте 1917 года выражали глубокое неприятие государства, рассчитывая на минимизацию
* Les bolcheviks et la restauration du «principe de l'Etat» (1917-1922) // S. Courtois (dir.). Origines et emergence des regimes totalitaires en Europe. Paris: L'Age d'Homme, 2001. P. 112-127, 371-375.
46

его роли, на реальную децентрализацию власти, на создание форм местного самоуправления по образцу земств после демонтажа того, что они считали «репрессивными институтами царского государства» и победы в войне2.
Полгода спустя, перед лицом падения авторитета власти на всех уровнях экономические, технократические, военные элиты — от кадетов до меньшевиков, — шокированные растущей волной жакерии в тылу и дезертирством с фронта, не видели иного выхода, кроме возвращения к порядку, к «государственности». В условиях хаоса осени 1917 года это возвращение представлялось возможным в условиях военной диктатуры «сильного человека» — Корнилова или Керенского, одним словом, раз уж речь зашла об аналогиях между русской и Французской революциями, нового Бонапарта.
В действительности, Бонапартом стал Ленин с большевиками, которым за несколько лет удалось, к всеобщему удивлению, не только удержаться у власти больше семидесяти двух дней Парижской коммуны (еще один образец для подражания для Ленина), но и создать в разгар хаоса, этого нового «смутного времени»3, каким стала для бывшей царской империи гражданская война, новый тип «сверхгосударства», одновременно примитивного и жестокого4. С 1918 года видные либералы, такие как В. Маклаков или П. Милюков, которых никак нельзя заподозрить в проболыпевистских симпатиях, не сомневались в способности новых властей «восстановить государство». «Новое правительство, — писал В. Маклаков, — начало восстанавливать государственный аппарат, возвращать порядок, бороться с хаосом. В этой области, большевики проявляют энергию, скажу больше: несомненный талант»5.
1918-1922 годы долгое время рассматривали только под углом противостояния революционных («красные») и контрреволюционных («белые») сил. В действительности, эти годы гражданской войны, отмеченные многообразием конфликтов («красные» против «белых», «зеленые» — крестьяне-дезертиры, уклоняющиеся от призыва и сопротивляющиеся продразверстке, — против «красных» и «белых», украинцы против русских, горожане против селян, молодые крестьяне, отвергшие узы патриархальной семьи, против «бородатых»6 и т. д.), были прежде всего временем растущего напряжения между общественными силами: крестьянством, центробежными национальными, желавшими продолжить начатую в 1917 году антигосударственную — или антицентрализаторскую и антирусскую — революцию с местническим содержанием7 и политическими («красные», но также и «белые»), которые стремились восстановить
47

государство, ослабленное в ходе событий 1917 года, противопоставить государственность стихии (неконтролируемой силе бушующих социальных сил), вернуть временно утерянный контроль города над деревней, мобилизовать необходимые людские и материальные ресурсы на борьбу с врагом.
В этом предприятии большевики преуспели лучше своих оппонентов, поскольку имели политический проект, основанный на культе государства, на терроре как на примитивном, но эффективном орудии государственного строительства, на централизации, государственном регулировании экономики, умелой политике инструментализации социальных конфликтов и поощрении тех, которые их устраивали, на радикальной идеологии, оправдывавшей использование силы и предлагавшей ряд логичных «решений».
А у их монархических противников не было иного проекта, кроме иллюзорного возвращения к легендарному героическому прошлому8. Что же до социалистов-революционеров, идеи которых когда-то разделялись очень многими9, они оставались приверженцами децентрализации власти, что лишало их возможности разработки конкретных перспектив организации и строительства государства10.
Анализ большевистской практики восстановления государства требует учитывать два аспекта:
- с одной стороны, европейский контекст, контекст первой мировой войны, фундаментального события, которое повсюду сопровождалось усилением роли государства в регулировании экономики, ростом контроля над гражданами, мобилизацией ресурсов, брутали-зацией11 поведения людей и социальных слоев;
- с другой стороны, контекст бывшей Российской империи. Специфика большевистской практики тем более очевидна, если сравнить ее с практикой их политических оппонентов. Новой была не столько практика реквизиций, применявшаяся всеми сторонами конфликта, новацией стала «классовая природа» реквизиций, проводимых большевиками, для которых в дефиците хлеба были виноваты «кулаки», утаивающие зерно и тем самым льющие воду на мельницу классовой борьбы.
Поскольку этот аспект уже был тщательно проанализирован, я не буду распространяться по поводу ленинской теории государства12. Ограничусь тем, что напомню его формулу: «Государство — это мы»13 — краткая форма другого уравнения, выведенного Лениным в 1920 году: «Пролетариат = Российская коммунистическая партия = Советская власть»14. Это определение и представления о государстве в том виде, в котором они формулировались в речах болыпевистско
48

го руководства в первые месяцы нового режима, отличает расплывчатость. Единственный пункт, в котором сходятся все: государство будет диктаторским, или его не будет вообще. «Только государство, представленное центральной властью, может решить нашу гигантскую задачу государственного регулирования экономики» (Воззвание Совета народных комиссаров от 29 мая 1918 года)15; трудармии есть «строители нового государства, государства труда» (Ленин, 22 мая 1918 года)16; «сила государственного принуждения — основная мера нашей деятельности. Все должно подчиняться восстановлению государственности» (А. Цюрупа, народный комиссар продовольствия, 4 июня 1918 года)17.
В фокусе моего внимания — прежде всего большевистская практика восстановления государства, которая заключалась в утверждении примитивной, жестокой формы власти и политического контроля над обществом и экономикой по военному образцу, имеющей две жизненно важные цели: мобилизовать людей на борьбу, обеспечить продовольствием и сырьем армию и города, бастион новой власти.
Восстановление того, что большевики называли государственностью, как мне кажется, не следует исключительно из ленинской теории, это результат политического прагматизма, импровизации и оппортунизма, проявившегося, например, в заимствовании большевиками в октябре 1917 года аграрной программы социалистов-революционеров; в решении ввести в состав Красной армии офицеров бывшей царской армии; в умелой инструментализации национальных и социальных конфликтов: создание с 1918 года армянских отрядов, которым было поручено подавлять мусульманские восстания в Туркестане18; латышских отрядов и частей, сформированных из австро-венгерских военнопленных, для подавления в мае-июне 1918 года первых крупных крестьянских антибольшевистских выступлений19; отрядов продар-мии, состоявших из безработных и городского люмпен-пролетариата, для насильного изъятия хлеба, «захваченного кулаками»20.
Восстанавливая государство, большевики продемонстрировали несомненный талант. Они действовали в трех направлениях:
- подчинение, бюрократизация и огосударствление автономных учреждений, родившихся в ходе революционных событий 1917 года (советы, заводские комитеты, красногвардейцы, профсоюзы)21;
-поглощение технократических учреждений, возникших в ходе войны (бывшие военно-промышленные комитеты были поглощены новым Высшим советом народного хозяйства, структурой, рожденной большевистским режимом, практически с той же организацией и тем же персоналом)22;
49

- создание новых институтов, которым были приданы диктаторские и чрезвычайные полномочия: ЧК; продармии — государства в государстве, каковым являлся Народный комиссариат продовольствия; Красная армия — центр военно-экономического механизма мобилизации и управления всеми человеческими и сырьевыми ресурсами.
Одна из самых сложных проблем исследования большевистской практики строительства государства — общественное измерение политики, ее действующих лиц и исполнителей. Моше Левин так характеризует процесс: «Отчаянное предприятие по строительству государства на основе широкой социальной базы, в которую входят и элиты, и плебейские элементы»23. В отличие от своих оппонентов, большевикам действительно удалось «прочесать редкой гребенкой». Они «соорудили» аппарат из чиновников и гражданских и военных кадров старого режима, перешедших на их сторону (но оставшихся на подозрении), и плебейских элементов, которые компенсировали слабость своего политического образования несомненной активностью, преданностью новому большевистскому порядку. Большевики обеспечили благожелательный нейтралитет и даже поддержку некоторых военных и гражданских специалистов (спецов), которые увидели в большевистском предприятии по восстановлению государственности (и нации, поставленной под угрозу иностранной интервенцией, поддержанной белыми) оплот против анархии, против «азиатчины» «темных крестьянских масс»24. Одновременно большевики вербовали сторонников из среды городских плебейских элементов, из крестьян-солдат, особенно самых молодых, для которых годы войны и революции означали также разрыв с традиционной патриархальной семьей, а также из того слоя, который один проницательный наблюдатель назвал «полуинтеллектуалы»25. Всех объединяло желание реванша или продвижения по социальной лестнице, стремление интегрироваться в новый режим. Многие из них «вошли в политику» до октября 1917 года в одном из бесчисленных учреждений, родившихся в ходе революционных событий26, и были готовы на все, чтобы не вернуться «к прежней рутине завода, казармы или сохи»27. Уже имеющиеся работы о комитетах крестьянской бедноты, партийных активистах в деревне и городе, продовольственных отрядах позволяют нам сегодня подойти к этому социальному измерению политики, которым долго пренебрегали, более четко определить природу явления «плебеизации» новой власти28, понять то, как новой власти удалось инструментализировать потенциал насилия в крайне поля-ризированном обществе. Разумеется, при анализе насилия, осущест
50

влявшегося большевистским режимом в эти годы, должно учитывать взаимодействие между политическим насилием «сверху» (как оно раскрывается в трудах большевистского руководства, которые нельзя квалифицировать иначе, как призывы к убийству и уничтожению29) и социальным насилием «снизу», ставшим следствием взаимоусиления двух явлений — традиционного крестьянского насилия, частично перенесенного на городскую почву (особенно вызванного массовыми перемещениями населения в ходе войны), и общей брутализацией социальных отношений как следствия Первой мировой войны.
II
«Широкое движение христианского возмущения против государства», — так Пьер Паскаль характеризовал в октябре 1917 года то, что происходило в России. Проницательное замечание (вне зависимости от того, согласны вы или нет с определением «христианское»), которое постоянно подтверждали со времен выхода труда Марка Ферро все работы о 1917 годе, фокусировавшиеся не только на политической истории «на высшем уровне», но и принимавшие во внимание «масштаб общественного»30. Крах всех ветвей власти, разрушение гражданских и военных институтов были в центре революционных процессов 1917 года. С марта по октябрь 1917 года трем сменявшим друг друга временным правительства так и не удалось создать действенные государственные структуры31, способные противостоять ширящемуся влиянию альтернативных институтов, возникших в революционном обществе: советы, заводские и солдатские комитеты, красногвардейцы, профсоюзы. Все эти институты, несмотря на безуспешные попытки их огосударствления, имели ярко выраженный местнический характер и даже претендовали на самоуправление.
Дальше всего процесс самоуправления зашел в деревне (жители которой составляли более 80 % населения страны). В нем воплощалось глубокое недоверие крестьянства к государству32. В течение 1917 года центральные власти были неспособны остановить процесс создания крестьянских комитетов, возникавших «снизу». Осенью 1917 года осуществились вековые чаяния русского крестьянства, которые заключались в требовании аграрной реформы и «воли» — воли без границ, основанной на отрицании любой внешней власти над деревней и устранении «чиновников, вредных для трудового народа»33. В этом вакууме власти крестьяне захватывали земли крупных помещиков и тех, кто вследствие реформ Столыпина оставил общину и стал частным собственником земли. Крестьяне положили начало са
51

моуправлению посредством традиционных институтов, среди которых ведущую роль играла деревенская община, обреченная было на смерть, но воскресшая благодаря крестьянской революции. Община зимой 1917-1918 годов успешно осуществляла аграрную реформу — согласно представлениям о справедливости, соответствовавшим эгалитаристским идеалам крестьян34. До весны 1918 года никакой «советской власти» в деревне не существовало; были, конечно, какие-то советы на уровне уезда, где ведущую роль играли эсеры, но реальная власть по-прежнему принадлежала общинам. Таким образом, деревня приобрела небывалый опыт «крестьянской власти», основанный на двух вековых требованиях: «земли и воли». Это был триумф крестьянской утопии, жизни «без государства», вдали от городов, этих центров власти, практически утративших функции торговых центров, поскольку с 1915 года, после введения режима военной экономики и последовавшей за этим прогрессирующей дезорганизации, все экономические связи были разорваны35.
Второй основной фактор, помимо отрицания и распада государства — новый социальный раскол, возобновление конфликтов и рост насилия, обнажившего факт крайней поляризации расколотого общества: низы против верхов, солдаты против офицеров, голодные горожане против «сытых крестьян», рабочие против хозяев. «Революция — не что иное, как погром, основанный на чувстве мести, ненависти и разочарования», — писал Максим Горький, который не переставал обличать в «Новой жизни» «насилие солдатчины», «вспышку зоологических инстинктов», «русский бунт36, в котором социалистическая психология не играет никакой роли, а проявляется азиатчина»37. Одно из самых точных наблюдений этого климата «войны плебеев против привилегированных классов» (Максим Горький), «реванша крепостных» (князь Львов), было сделано генералом Деникиным, будущим командующим белыми силами, который в конце октября 1917 года был вынужден инкогнито, в вагоне третьего класса отправиться на юг России, где он надеялся создать армию, состоявшую в основном из офицеров, которая поведет борьбу против большевистской власти38. В ходе путешествия генерал Деникин сделал два важных открытия: масштаб ненависти «маленьких людей» к буржуям (этот термин, недавно вошедший в лексикон «масс»39, обозначал интеллигенцию, студентов, коммерсантов, офицеров, «богачей» в целом) вырос. Деникин пришел к очень грустным выводам относительно потенциала большевиков, если им удастся ввести в нужное русло «жажду социального реванша» и перевести на язык классовой борьбы эту враждебность. Второе открытие, по важности не уступав
52

шее первому: появилось бесчисленное множество «маленьких людей», вошедших в политику, членов различных комитетов, советов, полных решимости извлечь пользу из того кусочка власти, который давал им тот или иной мандат, и не возвращаться в прежнее состояние. В действительности, генерал Деникин открыл для себя контуры функционирования и социологию новой власти...
III
В этом контексте политика большевиков развивалась в двух направлениях. Конец 1917 — весна 1918 годов: поощрение и инстру-ментализация социального насилия с целью довершения разрушения «старого мира». С весны 1918 года: восстановление порядка и строительство нового государства. Ленин, как и большинство других большевистских лидеров, непоколебимо верил во всемогущество нового государства «диктатуры пролетариата», способного осуществить настоящую социальную инженерию, содействовать развитию производительных сил, изменить ход Истории, вывести Россию из вековой отсталости. Наша революция, — писал Троцкий, — положила конец нашей «оригинальности», она продемонстрировала, что история не создала для нас особых законов. Каменев, со своей стороны, объяснял, что «Мы не буржуазия, а социалистическая республика, и можем производить опыты, которых не в силах производить ни одно государство»40. Приведу еще одну цитату из Ленина, восхищавшегося моделью капитализма немецкого государства: «Наша задача, — писал он в мае 1918 года, — учиться государственному капитализму немцев, всеми силами перенимать его, не жалеть диктаторских приемов для того, чтобы ускорить это перенимание еще больше, чем Петр ускорял перенимание западничества варварской Русью, не останавливаясь перед варварскими средствами борьбы против варварства»41. «Варварство», о котором здесь идет речь, это прежде всего крестьянское варварство, «азиатчина» сельских масс, которую клеймил Ленин, будучи одновременно и русским интеллигентом, и марксистом, для которого именно поведение консервативного крестьянства стало решающим в судьбе Парижской Коммуны, на которую так любили ссылаться в первые месяцы своей власти большевики.
«Битва за хлеб», начатая большевистским руководством в мае 1918 года, когда все полномочия были переданы Народному комиссариату продовольствия, настоящему государству в государстве, представляет собой, разумеется, специфический ответ на конкретную ситуацию: кризис торговых взаимоотношений города и деревни
53

(начавшийся задолго до октябрьского переворота), который в начале весны 1918 года привел к серьезным трудностям в снабжении оплотов новой власти — городов,. Но эта «битва» была не только экономической. Большевики решили при помощи «продовольственной диктатуры» навязать «государственность» «мелким собственникам, которые страшатся организации, дисциплины»42. Пришло время, объяснял Ленин 29 апреля 1918 года, «повести беспощадную и террористическую борьбу и войну против крестьянской и иной буржуазии»43. Несколькими годами позднее Карл Радек излагал принципы политики, которую вели большевики весной 1918 года: «Крестьянин только что получил землю, он только что вернулся с войны в деревню, у него было оружие и отношение к государству, весьма близкое к мнению, что такая дьявольская вещь как государство вообще не нужно крестьянину (...) Нужно было сначала разъяснить ему весьма грубыми средствами, что государство не только имеет право на часть продуктов граждан для своих потребностей, но оно обладает и силой для осуществления этого права»44.
«Сила государства» проявляется и развивается через: -отряды «продовольственной армии» (продармии), ответственные за реквизицию сельскохозяйственной продукции. Эта «продовольственная армия», которая в момент расцвета (конец 1920 года) насчитывает около 270 тысяч человек, являет собой в действительности разнородную совокупность вооруженных ополченцев, иногда соперничающих друг с другом, зачастую не поддающихся контролю, подчинявшихся в основном Народному комиссариату продовольствия, ЧК, Народному комиссариату путей сообщения и даже профсоюзам и заводским комитетам45;
-военные комиссариаты (военкоматы), в обязанности которых с лета 1918 года входил призыв на воинскую службу в районах, находящихся под контролем большевиков46;
-уездные комитеты ЧК. Интересный факт: в августе 1918 года в губерниях, находящихся под контролем большевиков, было 365 уездных комитетов ЧК, то есть в два раза больше, чем партийных комитетов47! За три года (конец 1918 — конец 1921 годов) ряды ЧК росли очень быстрыми темпами — с 37 тысяч до 260 тысяч гражданских и военных сотрудников48;
- комитеты крестьянской бедноты (комбеды) — осенью 1918 года в них входило около 170 тысяч «активистов», — обязанные конфисковывать у «кулаков» «укрытые излишки» и брать под свой контроль местные комитеты и советы, в которых до сих пор ведущую роль играли эсеры. Уточним, что выражение «крестьянская беднота» не со
54

всем соответствует действительности. На самом деле большая часть комбедов состояла не из местных бедных крестьян — членов деревенской общины; в них набирали в основном тех, кто порвал с деревней: чаще всего это бывшие крестьяне, которые еще до войны ушли на заработки в город, или молодежь, мобилизованная в годы «империалистической войны». Многие из них «вошли в политику», участвуя в солдатских комитетах, возникших в ходе февральской революции 1917 года, а затем вступили в большевистскую партию. Вернувшись из окопов травмированными, ожесточенными, часто вооруженными, они были полны решимости покончить, в том числе насильственными методами, с властью главы семьи и «начать все с чистого листа». Для них большевизм был одновременно восстанием против традиционного порядка и обещанием освободительных перемен.
Учитывая задачи, которые они были призваны выполнять: силой отнимать плоды труда других и мотивацию, которой они руководствовались: власть, чувство ненависти к «богачам», перспектива участия в дележе добычи — можно вообразить, какими были эти первые представители большевистской власти в деревне, настоящие ме-стные тираны, которых крестьяне называли новыми опричниками^.
Процесс «восстановления государства», который историк Михаил Френкин справедливо охарактеризовал как первую крупную «контрреволюционную операцию», успешно осуществленную в русской деревне со времен подавления царским государством жакерии 1906-1907 годов50, разворачивался в климате небывалого насилия и абсолютного произвола. Он часто выливался в «грязную войну», в ходе которой новый режим вырабатывал многочисленные силовые методы51. В этой спирали насилия смешивались «архаичная» жестокость, к которой на протяжении веков прибегали власти для усмирения восставших крепостных (например, публичное наказанием палками или плетью), и «современные» виды насилия, направленные на уничтожение «внутреннего врага» (депортация или заключение в концлагеря населения целых деревень, массовые расстрелы заложников, выбранных из членов семей мятежников или дезертиров). Возглавляемые зачастую офицерами, обучавшимися в царских военных училищах и перешедшими на сторону большевиков, как только те продемонстрировали намерение подавить крестьянский бунт52, карательные отряды ЧК использовали самую современную военную технику, опробованную на полях сражений Первой мировой. Помимо этого насилия (к которому прибегали и белые, также занимавшиеся беспощадными реквизициями, насильственными мобилизациями, прибегавшие к террору против «зеленых бандитов», но которым так
55

и не удалось создать устойчивый административный аппарат, способный объединить военное и государственное начала), большевики организовали систему контроля над кадровой политикой и открыли широкие возможности карьерного роста для тех, кто к ним присоединялся. В государстве, которое поставило себе задачу контролировать все экономические и финансовые сферы, количество вакантных мест в «аппарате» было значительным: в 1921 году гражданских чиновников насчитывалось в 5 раз больше, чем в 1917, и это в стране, уровень производства в которой упал в 8 раз! Постепенно режим пускал корни в деревне. Расширялась, пусть еще не слишком частая, сеть местных партийных ячеек. В течение 1918 года уездные и губернские советы, «большевизированные» после жестокого изгнания эсеров, потеряли всю политическую самостоятельность и трансформировались в простые административные органы, подчинявшиеся Народному комиссариату внутренних дел. Шел также процесс укрепления новой власти в городах, где с весны 1918 года большевики взяли под свой контроль местные советы, заводские комитеты, профсоюзы, организации, в которых эсеры и меньшевики с конца 1917 года усиливали свои позиции. Захват контроля, который сопровождался террористическими актами, осуществлявшимися ЧК, и политическими маневрами, проходил в несколько этапов. В 1918 году он ограничивался созданием организаций со смутными прерогативами и неопределенной иерархией, нередко конкурирующих между собой: ЧК, исполнительные комитеты советов, местные ячейки РКП(б) (часто враждующие с коммунистическими ячейками исполкомов советов), комитеты по снабжению, подчинявшиеся трем-четырем властным структурам, комитеты крестьянской бедноты, революционно-военные комитеты (ревкомы). Между этими различными структурами часто возникали конфликты о разграничении полномочий, которые отражались на самой Коммунистической партии. Процесс централизации власти еще не был завершен: в августе 1918 года секретариат Центрального комитета поддерживал связь лишь с третью уездных комитетов партии; в марте 1919 года во время VIII съезда ЦК РКП(б) последний поддерживал контакт с 219 местными организациями, но 113 по-прежнему практически не получали инструкций из MocKBbij3. VIII съезд, создание Оргбюро и Политбюро ЦК РКП(б) знаменовали собой важный этап на пути к централизации. В течение 1919 года централизация все в большей степени одерживала верх над местничеством и центробежными тенденциями, заложенными в 1917 году; второй съезд исполкомов Советов (июнь 1919 года) более четко разграничил права, обязанности и взаимоотношения различных аппа
56

ратов и институтов. Тем не менее, при чтении внутренних отчетов партии или ЧК, переписки руководства54 за эти годы мы видим, как сложно было центральным властям получить достоверную информацию о происходящем на местах, насколько слабо они контролировали действия местных представителей «советской власти». Привыкшие действовать в условиях произвола и бесправия, знакомые только с языком силы, эти «государственные деятели» часто не поддавались контролю, на что регулярно сетовали центральные власти55. Чтобы исправить положение вещей, Центр направлял своих «уполномоченных», которые «дублировали» местные власти, контролировали их, наказывали тамошних чиновников, виновных в «злоупотреблениях», «излишествах», «уклонах от генеральной линии», «преступных действиях». Но каким было представление этих «государственных уполномоченных» о «правильном функционировании» учреждений? Вскоре руководство поняло политическую выгоду, которую можно было извлечь из инструментализации так называемых «злоупотреблений» на местах: Сталин очень умело эксплуатировал тему перегибов^, ставших одним из центральных понятий риторики и практики сталинизма.
В контексте трудностей централизации, неопределенности границ полномочий, общей недисциплинированности местных представителей государства, военная модель организации выглядела, безусловно, наиболее эффективной. Я не буду здесь настаивать на том, что эта модель занимала центральное место в теории ленинизма57. Подчеркну только, что Красная армия в 1918-1921 годах представляла собой настоящую «экспериментальную лабораторию», модель большевистских методов управления, модель большевистского государства в его первоначальном виде («Создать армию, значит создать государство», — писал Троцкий58), которую Владимир Бровкин справедливо охарактеризовал как «орган по военно-экономической мобилизации»59. Красная армия действительно поначалу была огромным военно-экономическим конгломератом, который ставил себе на службу наиболее производительные — или наименее разрушенные — сектора национальной экономики. В 1919-1920 годах 70% промышленных рабочих страны, которые сами по себе подчинялись военной дисциплине в рамках «всеобщей трудовой мобилизации», работали на нужды армии. Будучи военным институтом, Красная армия отличалась противоречивыми чертами. Мобилизация пяти миллионов солдат с лета 1918 по конец 1920 годов, безусловно, свидетельствовала о росте сети военных комиссариатов. Но из этих пяти миллионов, по данным Центральной комиссии по борьбе с дезертирством, дезер
57

тировало более 3 миллионов 700 тысяч человек60! В рядах Красной армии никогда не сражалось одновременно более 500 тысяч человек. В ней было больше дезертиров, чем в любой другой армии; но в то же время ее бойцы чаще всего вступали в большевистскую партию: из полутора миллионов человек, вступивших в партию с октября 1917 по март 1921 года более половины, в основном крестьяне, пополнили армейские ряды РКП(б)61. Именно в армии ускоренными темпами осуществлялись ликвидация безграмотности, велась активная пропагандистская работа. Служба в армии обеспечивала вхождение в новые советские учреждения и карьерный рост. В 1922 году младшие офицеры Красной армии составляли более 80 % советских чиновников в деревне и маленьких городах, применяя свой «командный стиль» в руководстве местной администрацией, настоящей ассоциацией «бывших фронтовиков»62.
Красная армия была также местом, где опробовалось привлечение «военных специалистов» старого режима, десятки тысяч которых работали в военно-экономическом аппарате. Среди наиболее значительных (или получивших наибольшую известность) случаев такого подтягивания резервов, назовем генерала Брусилова и 14 000 офицеров бывшей царской армии, присоединившихся к Красной армии во время советско-польской кампании во имя «русского национал-большевизма»63.
Военная модель, будучи синонимом «эффективности» и успеха, послужила после победы над белыми примером для экспериментов, которые должны были стать «кратчайшим путем к коммунизму». Одним из наиболее ярких была «милитаризация труда», которую особенно яростно отстаивал Троцкий. В своем письме Ленину от 27 февраля 1920 года Троцкий так объяснял свое видение военной модели, примененной ко всей совокупности социальных отношений: Наши армии будут перестроены для решения экономических задач, специалисты по производству заменят военных специалистов... Штабы будут отправлять инструкции на трудовой фронт: по заготовке леса, сбору урожая, ремонту паровозов. Мобилизационная директория приготовит списки всех опытных и компетентных специалистов, и каждый вечер тысячи телефонов будут звонить в штабах, передавая отчеты о наших завоеваниях на трудовом фронте. Несколькими неделями позже, на IX съезде РКП(б) Троцкий развил свою концепцию милитаризации труда в социалистическом государстве, основанную на праве диктатуры пролетариата направлять каждого трудящегося туда, куда сочтет нужным государство. Согласно этой концепции рабочие были лишь рабсилой, а крестьяне — мужицким сырьем64.
58

Введенный поначалу на железных дорогах, затем распространившийся на тысячи предприятий режим «милитаризации труда», который означал запрет забастовок, навязывание строжайшей дисциплины65, полное подчинение профсоюзов и фабрично-заводских комитетов интересам производства, вскоре стал применяться в отношении демобилизованных солдат, вынужденных вступать в ряды «трудовых армий»66. Наиболее крайней формой этой всеобщей вербовки стал проект «государственного регулирования крестьянского хозяйства», разработанный Н. Осинским, одним из руководителей Народного комиссариата земледелия, в сентябре 1920 года. Настоящий «теоретический апофеоз военного коммунизма»67, этот проект68, основанный на идее, согласно которой «государственная милитаризация экономики и введение всеобщей трудовой повинности должны распространяться прежде всего на сельское хозяйство», предусматривал создание во всех деревнях посевных комитетов, которые, пользуясь исключительной монополией на семенной фонд, воплощали бы в жизнь план по обработке земли, разрабатывавшийся на самом высоком политическом уровне. Согласно Осинскому, «государственное регулирование частного крестьянского хозяйства» (которое на этом этапе еще не подразумевало коллективизацию), являлось третьей фазой процесса, начатого в мае 1918 года с введения «продовольственной диктатуры» и продолжившегося в начале 1920 года «милитаризацией труда». Крестьянство, доказывал Осинский, было уже «политически зрелым», чтобы перейти к этой «новой фазе»: его «мировоззрение» за три года глубоко изменилось. Оно восприняло принцип государства, социалистического государства, заменившего буржуазные стимулы производства здоровым стремлением к труду, поощряющимся и организованным методами государственного принуждения69. Осинский призывал к великому крестовому походу [...] под руководством армии инструкторов, пропагандистов, организаторов и крестьян, охваченных порывом энтузиазма, воодушевленных идеей трудиться на благо государства70. Этот проект остался мертворожденным. Спустя несколько недель после публикации брошюры Осинского мощные крестьянские восстания охватили сельскохозяйственные районы, наиболее затронутые реквизициями последних лет: Тамбовскую губернию, все Среднее Поволжье, Западную Сибирь. В начале марта 1921 года Кронштадтский мятеж и крестьянские восстания вынудили режим сдать позиции и провозгласить НЭП. Ленин признал, что «мы сделали ту ошибку, что решили произвести непосредственный переход к коммунистическому производству и распределению. Мы решили, что крестьяне по разверстке дадут нужное нам количество
59

хлеба, а мы разверстаем его по заводам и фабрикам, — и выйдет у нас коммунистическое производство и распределение»71.
Воспитанные на «силовых методах» гражданской войны многие «активисты», которые сотнями тысяч наводнили нарождающийся государственный аппарат, были глубоко дезориентированы поворотом к НЭПу, отказом от «военного коммунизма», который должен был привести к собственно коммунизму. Привычки, приобретенные в ходе предыдущих лет, стали их второй натурой. Как сообщал один из представителей большевистского руководства в ходе поездки на периферию в мае 1921 года, местные чиновники были убеждены, что — продразверстка, отмененная на X съезде РКП(б) и замененная натуральным налогом, будет восстановлена осенью. «Местные власти, — писал он, — не могли рассматривать крестьян иначе как природного саботажника по отношению к советской власти»72. Двумя годами позже высокопоставленный сотрудник ОГПУ рапортовал Феликсу Дзержинскому: У наших чекистов ностальгия по годам, когда сажать, грабить, налагать огромные контрибуции на буржуазию было хлебом насущным. Они переживают свое положение мелких чиновников как опалу... В настоящий момент мы присутствуем при прогрессирующем вырождении наших людей. Если ничего не будет сделано, государство рискует оказаться без аппарата73. Замечательное признание, выражающее саму суть функционирования системы: постоянная необходимость прибегать к практике насилия, которая в 1917-1922 годах, с точки зрения большевиков, дала замечательные результаты. Эта динамика насилия в центре тоталитарной динамики, динамики, основанной на отождествлении политики и войны или, если быть более точным, как писал Пьер Асснер: «На инверсии формулы Клаузевица формулировкой, общей для Ленина и Людендорфа, согласно которой «политика есть продолжение войны другими средствами»74. Перемирие — это, в краткосрочной перспективе, «вырождение». Вырождение активистов, утонувших в «крестьянском океане», вырождение партии, в которую проникают «социально чуждые элементы», вырождение государства, которое разлагают «буржуазные специалисты».
Придать новый импульс революционной динамике, заранее положить конец социально-политическим процессам, которые рискуют полностью выйти из-под контроля, — таким был смысл жестокого коренного перелома, осуществленного сталинскими соратниками в конце двадцатых годов. Для этой второй революции опыт 1918-1922 годов был одновременно и образцом для подражания и «героическим», но уже преодоленным этапом.
60

Примечания
1. Прокопович С. Н. Народное хозяйство в дни революции. М., 1918. С. 62-63.
2. Эти чаяния либералов во многом основывались на представлениях об «ангельском» характере русского народа, выразившихся, например, в выступлении главы Временного правительства князя Львова 20 марта 1917 года: Здесь проявляется дух русского народа, по самой природе своей дух общедемократический. Он готов не просто раствориться во всемирной демократии, но и возглавить ее на пути к прогрессу, отмеченному великими принципами Французской революции: Свобода, Равенство, Братство. // См.: Figes О. A People's Tragedy. The Russian Revolution 1891-1924. London: Pimlico, 1997. P. 355).
3. См. прим. 43 к гл. 2.
4. Термин «сверхгосударство» принадлежит Борису Пастернаку. См. его «Доктор Живаго».
5. Цит. по Brovkin V. (ed.) The Bolsheviks in Russian Society. The Revolution and the Civil Wars. New Haven: Yale U.P., 1997. P. 275.
6. Так называли глав семейств в крестьянской общине.
7. Крестьянская революция, таким образом, основывалась на двух вековых требованиях: земля и воля. Под термином воля крестьяне понимали минимальное присутствие государства в деревне, самоуправляющейся крестьянскими общинами.
8. Об идеологии белых и их неспособности «осмыслить» новую форму государства см.: Heretz I. The Psychology of the White Movement// V. Brovkin (ed.). Op. cit. P. 105-121.
9. Как об этом свидетельствуют результаты выборов в Учредительное собрание, состоявшихся в конце 1917 года, в которых эсеры набрали наибольшее количество голосов.
10. Smith S. The Socialists-Revolutionaries and the Dilemma of Civil War// V. Brovkin (ed.). Op. cit. P. 83-104.
11. В том значении, которое придавал этому термину Джордж Моссе (Mosse G. L. De la Grande Guerre au totalitarisme. La brutalisation des societes europeenes. Paris: Hachette, 1999).
12. По этому вопросу сошлемся прежде всего на работу Д. Кола (Colas D. Le Leninisme, Paris: PUF, collection «Quadrige», 1998.
13. Ленин В. И. Полное собрание сочинений. Т. XXXIII. С. 317.
14. Ленин В. И. Цит. соч . Т. XLIV. С. 456. Цит. по:. Кола Д. Цит. соч. С. 81.
15. Декреты советской власти. М., 1967. Т. II С. 348.
16. Ленин В. И. Цит. Соч. Т. XXXVI. С. 36
17. Продовольственная политика. М., 1920. С. 196.
18. Buttino М. Ethnicite et politique dans la guerre civile: a propos du Basmacest-vo au Fergana // Cahiers du monde russe. Vol. 38 (1-2), Janvier-juin 1997. P. 200.
61

19. Советская деревня глазами ВЧК, ОГПУ, НКВД. Т. I. 1918-1922. В. П. Данилов (ред.). М.: РОССПЭН, 1998. С. 72-75.
20. Многочисленные примеры см.: Там же.
21. Эти процессы анализировал Марк Ферро: Ferro М. Des Soviets au com-munisme bureaucratique. Paris: Gallimard, collection «Archives», 1980.
22. См.: Malle S. The Economic Organization of War Communism. Cambridge: U.P., 1985. P. 202-218.
23. Lewin M. More than One Piece is Missing in the Puzzle // Slavic Review. 1985. № 44/2. P. 242.
24. Среди наиболее показательных объединений «примкнувших» — выходцев из самых разных лагерей назовем кружок генерала Брусилова, меныпевистско-эсеровских экономистов Громана, Кондратьева, Чаянова, Пешехонова, писателя Максима Горького.
25. Эти полуинтеллектуалы (приказчики, секретари, мелкие чиновники и т. д.), которые даже не задумывались о какой-либо «карьере» при старом режиме, сегодня решили «стать всем» благодаря Октябрьской революции, вызвавшей огромный спрос на всякого рода специалистов. // Sorin К. А рго-pos du pouvoir sovietique // Kommunist. 4 juin 1918. P. 7, (В кн.: Ferro M. Op. cit. P. 131).
26. См.: Werth N. Qui etaient les premiers tchekistes? // Cahiers du monde russe. Vol. 32.1991. P. 501-512.
27. Ferro M. Op. cit. P. 157.
28. Это явление M. Ферро описывал в конце 1970-х во втором томе своего труда: La Revolution de 1917. Naissance d'une societe. Paris: Aubier-Montaigne, 1977, особенно гл. VII.
29. Для ознакомления с выборкой этих документов см.: Werth N. Un Etat contre son people: violences, repressions, terreur en Union sovietique // Cour-toisA., Werth N. et al. Le Livre noir du communisme. Paris: R. Laffont, 1997. P. 82, 84, 86-88.
30. Среди последних работ о 1917 годе см.: Acton Е. Rethinking the Russian Revolution. London: Arnold, 1990; E. Acton, V. Cherniaev, W. Rosenberg (eds.). Critical Companion to the Russian Revolution. 1914-1921. London: Arnold, 1997.
31. Как писал министр Временного правительства лидер трудовиков А. Пешехонов: «Временное Правительство не было государственной властью в подлинном смысле слова. В лучшем случае оно было символом власти, носителем идеи власти» (Почему я не эмигрировал. М., 1922. С. 12).
32. Это недоверие, это нежелание крестьян участвовать в политической жизни было основной составляющей глубокого раскола между «двумя Рос-сиями», о котором упоминал, например, Александр Герцен — России городской, промышленной и «доминирующей» и Россией сельской, находящейся в подчинении, изолированной и живущей общинами. О вековом недоверии русского крестьянства к государству см.: Confine М. Traditions, Old and New: Aspects of Protest and Dissent in Modern Russia // S.N. Eisenstadt (ed.). Pattern of Modernity. Vol. 2. Beyond the West. London: Arnold, 1987. P. 121-136. Отметим, тем не менее, что вопреки распространенным взглядам, присутствие
62

государства в русской деревне времен царизма было не таким значительным: царская бюрократия решала вопросы только на волостном и уездном уровнях. «Урядники» и «исправники» (в среднем один полицейский чин на 50 тысяч жителей) обеспечивали присутствие, чаще всего символическое, государства в деревне, где до отмены крепостного права порядок обеспечивали помещики, несшие ответственность за своих крепостных.
33. Эта формулировка встречалась в многочисленных крестьянских петициях как в 1905, так и в 1917 году. См.: Шанин Т. Революция как момент истины. М.: «Весь мир», 1997. С. 204 сл.
34. Земля распределялась с учетом количества «едоков» в семье и количества работников, способных обрабатывать надел, выделяемый каждому домохозяйству.
35. Вот как крестьяне Гомелыцины (Белоруссия) выражали свое представление об этой «крестьянской утопии»: неважно, чья власть — красных или белых, все, что мы просим, чтобы у нас были хлеб, соль, керосин, плуг, чтобы кончили воевать и оставили крестьян в покое (из спецсообщения ЧК о положении в Гомельской губернии, июль 1920 // См.: Советская деревня... Ред. В. П. Данилов и др. Цит. соч. С. 277.
36. Бунт — форма выражения массового недовольства.
37. Новая жизнь. № 195. 20 декабря 1917; № 223.13(26) января 1918. Статьи Горького переведены и собраны в сборнике «Несвоевременные мысли».
38. Деникин А. И. Очерки русской смуты. Париж, 1923.Т. II. С. 147-149.
39. KolonitskiiB. Antibourgeois Propaganda and Anti-Burzhui Consciousness in 1917 // The Russian Review. Vol. 53, april 1994. P. 183-196.
40. Цит. по: Павлюченко С. А. Военный коммунизм в России. М.: «РКТ-История», 1997. С. 240.
41. Ленин В. И. Цит. соч. Т. XXXVI. С. 301. По Ленину, между «государственно-монополистическим капитализмом» и социализмом нет никакого переходного периода. Германия и Россия воплощают в себе соответственно экономические и политические условия возникновения социализма. Они «две разрозненные половинки социализма, друг подле друга, точно два будущих цыпленка под одной скорлупой международного империализма» (Ленин В. И. Цит. соч. Т. XXXIV. С. 193-194).
42. Ленин В. И. Цит. соч. Т. XXXVI. С. 265.
43. Там же.
44. Радек К. Пути русской революции // Красная новь. 1921, № 4. С. 188.
45. См.: Stanziani A. La gestion des Approvisionnements et la restauration de la gosoudarstvennost, 1918-1921 // Cahiers du monde russe. Vol. 38 (1-2), jan-vier-juin 1997. P. 83-116.
46. Первые частичные мобилизации затронули в мае-июне 1917 года Москву и Петроград, а также некоторые поволжские, уральские и западно-сибирские губернии. К июлю 1918 года лишь 40 тысяч из 270 тысяч призванных (1893-1897 годов рождения) в сельской местности явились в военные комиссариаты, остававшиеся еще очень немногочисленными. Рост количества военкоматов в сельской местности в 1919-1920 гг. явился при
63

знаком усиления новой власти. См.: Figes О. The Red Army and Mass Mobilization during the Russian Civil War, 1918-1920 // Past and Present. № 129 (1990). P. 168-211.
47. Софинов П. Г. Очерки истории Всероссийской чрезвычайной комиссии (1917-1922). М., 1960.С. 40.
48. Leggett G. The Cheka: Lenin's Political Police. Oxford:Clarendon Press, 1981. P. 232-233.
49. Опричники были членами личной стражи Ивана Грозного, состоявшей из плебса, в обязанности которой вменялось в первую очередь преследование дворян, находившихся в оппозиции к царю.
50. Френкин М. Трагедия крестьянских восстаний в России. 1918-1921. Иерусалим, 1987.
51.0 различных аспектах этой «грязной войны» см.: Werth N. Un Etat con-tre son people... Op. cit. P. 94-122.
52. Как, например, Михаил Тухачевский, проявивший себя в беспощадном подавлении крестьянского восстания на Тамбовщине (лето 1921) после подавления Кронштадтского мятежа (март 1921). Среди других военачальников Красной Армии, получивших образование в Военной академии Российской империи и отличившихся в борьбе с «бандитами» и «кулаками» в 1921-1922 гг., можно назвать Н. Какурина, С. Каменева, Б. Шапошникова и многих других.
53. VIII-Й Съезд ВКП(б). М., 1919. С. 115.
54. Советская деревня... Ред. В. П. Данилов и др. Цит. соч.; Хлевнюк О. Большевистское руководство. Переписка. 1912-1927. М.: РОССПЭН, 1996.
55. О примерах неподчинения и «перегибов» представителей власти см.: Werth N. Un Etat contre son people... Op. cit. P. 117-119.
56. Отклонение от политической линии, злоупотребление властью и т. д.
57. Этот аспект проанализирован в работе. Colas D. Op. cit. P. 98-102.
58. Троцкий Л. Д. Как вооружалась революция. М., 1923. Т. 3. С. 34.
59. Brovkin V. Behind the Front lines of the Civil War. Prinston: U.P., 1994. P. 414.
60. Figes O. Art. cit. P. 200-201. Дезертирства росли по мере приближения сроков страды и значительно уменьшались в регионах, находившихся до этого под контролем «белых», и где была отменена аграрная реформа.
61. Rigby Т. Н. Political Elites in the USSR: Central leaders and Local Cadres from Lenin to Gorbatchev. Alderchot, 1990. P. 49.
62. Pethybridge R. The Social Prelude to Stalinism. London: MacMillan, 1974. P. 117-118, 287-288; Figes O. Peasant Russia, Civil War. The Volga Countryside in Revolution, 1917-1921. Oxford: U.R, 1989. P. 218-221.
63. The Trotsky Papers. La Haye, 1971. Vol. 2. P. 482.
64. IX Съезд ВКП (б). M., 1920. C. 94.
65. «Самовольный уход с предприятия» приравнивался к «дезертирству»; прогул без уважительной причины — к «вредительству». Смена места работы и прогулы подлежали судебному наказанию (тюремное заключение или пребывание в лагерях).
64

66. После разгрома Колчака Третья Уральская армия в феврале 1920 года была преобразована в Первую революционную трудовую армию. В апреле 1920 года в Казани была создана Вторая революционная трудовая армия. В экономическом смысле эти эксперименты обернулись катастрофой, поскольку производительность труда крестьян-солдат близилась к нулю.
67. Brovkin V. Op. cit. P. 308.
68. Осинский H. Государственное регулирование крестьянского хозяйства. М., 1920.
69. Там же. С. 18.
70. Там же. С. 28-29. Теории Осинского подвергались жесткой критике многими большевистскими руководителями и теоретиками (особенно Н. Богдановым).
71. Ленин В. И., ПСС. Т. XLIV. С. 151.
72. РГАСПИ (Российский государственный архив социально-политической истории), 5/2/244/1.
73. РГАСПИ. 76/2/306/224.
74. HassnerP. Par-dela l'histoire et la memoire // H. Rousso (dir.). Stalinisme et nazisme. Histoire et memoire comparees. Bruxelles-Paris: Ed. Complex-IHTP, 1999. P. 368.

ГЛАВА 4
Сопротивление крестьян насильственной коллективизации в СССР*
Крестьянское сопротивление насильственной коллективизации долгое время было одним из многочисленных белых пятен советской истории. Коллективизация, утверждала советская историография, сталкивалась лишь с отдельными эпизодами «кулацкого терроризма» — крайнего проявления отчаянной борьбы, которую вела кучка «крестьян-эксплуататоров», принадлежавших к «отмирающим классам». В литературе Михаил Шолохов в своем классическом произведении привел другое, хотя тоже одностороннее видение крестьянского сопротивления: бесплодная, бессмысленная и беспощадная ярость, обнажающая вековую отсталость мужика. «Резали быков, овец, свиней, даже коров, резали то, что оставалось на завод... «Режь, теперь оно не наше! Режьте, все одно заберут на мясозаготовку! Режь, а то в колхозе мясца не придется кусануть» — полез черный слушок. И резали. Ели невпроворот. Животами болели все, от мала до велика. В обеденное время столы в куренях ломились от вареного и жареного мяса. В обеденное время у каждого масленый рот, всяк отрыгивает, как на поминках, и от пьяной сытости у всех посоловелые глаза»1.
Основной источник — ежедневные спецсообщения секретно-политического отдела ОГПУ о ходе коллективизации и раскулачивания — позволяет сегодня оценить размах крестьянского сопротивления. Своим масштабом — более 14 тысяч волнений, беспорядков, массовых манифестаций, бунтов и мятежей в течение одного только 1930 года, в которых приняли участие по меньшей мере 3 миллиона крестьян (и крестьянок, сыгравших, как мы увидим, особую и существенную роль) — крестьянское сопротивление вынудило (факт невиданный за все время сталинского правления) правящие круги отступить и объявить в начале марта 1930 года паузу в бешеной гонке коллективизации,
* Les resistances paysannes a la collectivisation forcee en URSS // L'Histoire. № 296. P. 77-85.
66

стартовавшей с конца 1929 года. Возложив на местное коммунистическое руководство ответственность за «перегибы», допущенные в предыдущие месяцы, Сталин в длинной статье, опубликованной 2 марта 1930 года во всех советских газетах, обвинил местные власти в «головокружении от успехов». Он критиковал «злоупотребления» раскулачивания признавая, что оно затронуло множество «середняков», и осудил «многочисленные нарушения принципа добровольного вступления крестьян в колхозы». Но он избежал самокритики и ни в коей мере не ставил под сомнение сам принцип коллективизации. Открытые сегодня архивы подтверждают, что это тактическое отступление было напрямую обусловлено опасением, что массовые выступления крестьян, которых только в январе-феврале 1930 года было больше, чем за предыдущие три года, примут неконтролируемые масштабы. Как признавалось в начале апреля 1930 года в закрытом письме ЦК ВКП(б): «Если бы не были немедленно приняты меры против искривлений партлинии, мы бы имели теперь волну повстанческих крестьянских выступлений, добрая половина наших "низовых" работников была бы перебита крестьянами, был бы сорван сев, было бы подорвано колхозное строительство, и было бы поставлено под угрозу наше внутреннее и внешнее положение»2. Разумеется, тактическое отступление после публикации статьи Сталина «Головокружение от успехов», не положило сразу же конец крестьянским мятежам. Они достигли апогея как раз в марте 1930 года, когда ОГПУ зарегистрировало более 6500 массовых выступлений и беспорядков. Какими бы ни были эти выступления, их цель и характер все же изменились: осудив «перегибы коллективизации» и временно разрешив крестьянам выходить из колхозов, Сталин сумел направить крестьянский гнев на местных работников, что позволило выпустить пар недовольства, накопившийся в бурлящем котле деревни.
Крестьянское сопротивление соответствовало уровню давления. Колхозы должны были обеспечить государству бесперебойную и практически бесплатную поставку зерновых, сельскохозяйственной продукции и скота, чтобы кормить города и финансировать за счет экспорта индустриализацию страны. Коллективизация также должна была облегчить установление административного и политического контроля над крестьянством с тем, чтобы заставить его принять спустя двенадцать лет после установления режима, ставшего следствием Октября 1917 года, «новые социалистические ценности». Но насильственная коллективизация деревни — это нечто большее, чем экспроприация крестьян и сгон в колхозы. В стране, где сохранялся глубокий раскол между господствующим миром городов и подчинен
67

ным миром деревень3, ее воспринимали как настоящую войну, объявленную коммунистическим государством, которое представляли на местах чиновники и члены партии, бригады рабочих и «активистов», приехавшие из городов, против традиционного образа жизни и культуры крестьян. Отказ вступать в колхоз был главной причиной крестьянских волнений, но часто их провоцировали рвение, с которым закрывали церкви и конфисковывали церковное имущество, воинствующий атеизм молодых коммунистов, распространение апокалиптических слухов и угроза «второго крепостного права». Инициировав одновременно с коллективизацией широкую кампанию «ликвидации кулаков как класса» (в ходе которой за два года было арестовано сотни тысяч крестьян и депортировано два миллиона), власти надеялись усилить латентные конфликты между бедными и зажиточными крестьянами. Им это удалось, поскольку раскулачивание иногда выливалось в сведение счетов и разграблению имущества зажиточных крестьян. Тем не менее, чаще крестьяне сплачивали ряды, объединялись и вели себя, как совершенно справедливо подчеркивал крупный специалист по истории советского крестьянства Теодор Шанин, «как социальная единица, имеющая общие экономические интересы и собственную индивидуальность, выражавшиеся в специфических знаниях, образе действия и формах политического сознания, обуславливавших коллективное действие»4.
Тем не менее, в отличие от того, что происходило во время Гражданской войны, крестьянские возмущения не выливались в масштабные повстанческие движения вроде тех, которые в 1920-1921 годах превратили целые губернии (Тамбовская, Тюменская, Тобольская и другие) в крестьянские бастионы, откуда полностью была изгнана советская власть5. В отличие от крестьян, бунтовавших в начале двадцатых годов, которые почти все были вооружены (большинство из них дезертировало из Красной армии или из белого движения) и которыми руководили политически грамотные эсеры, анархисты и даже большевики, порвавшие с партией, у крестьян, бунтовавших в 1930 году, не было ни оружия, ни вождей6. Оружие, имевшееся в деревне, поэтапно изымалось властями в двадцатые годы. В месяцы, предшествовавшие коллективизации, ОГПУ инициировало масштабную полицейскую операцию, направленную на нейтрализацию как можно большего числа потенциальных «вожаков» крестьян, называвшихся на полицейском жаргоне «контрреволюционным активом»: зажиточные крестьяне, бывшие помещики, духовенство, бывшие видные эсеры и т. д. Около ста тысяч из них подверглось в 1929 году превентивному аресту. С января по середину апреля 1930 года было аресто
68

вано еще 140 тысяч человек, подпавших под определение «кулаков первой категории», «активно участвующих в контрреволюционной деятельности», и примерно столько же подверглось аресту во второй половине 1930 года.
Детальный анализ сообщений ОГПУ показывает, что собственно мятежи, то есть вооруженные выступления с целью насильственного свержения местной советской власти, и направленные на расширение территории, занятой повстанцами, оставались относительно немногочисленными: 176 выступлений за весь 1930 год, из которых 37 произошли в феврале, 80 — в марте и 24 — в апреле из общего числа в 13 754 крестьянских выступлений, ограниченных во времени (несколько недель) и в пространстве (в масштабе районов, а не целых губерний)7.
Волнения достигли кульминации в феврале-марте 1930 года. Самые серьезные прокатились по Западной Украине. В течение месяца (с середины февраля по середину марта) НО округов (стратегически важная территория, граничащая с Польшей и Румынией, площадью примерно в 50 тысяч кв. км) вышли из-под контроля советской власти8. В этих регионах, которые в 1921-1922 годах были последним бастионом украинского национального сопротивления советизации, крестьянские мятежи часто принимали яркую антисоветскую, антимосковскую и националистическую окраску. Восставшие крестьяне, выбиравшие из своей среды советы, требовали не только роспуска колхозов, немедленного прекращения раскулачивания, открытия церквей, свободы торговли, но и призывали к независимости Украины, скандируя популярный лозунг «Ще не вмерла Украша!» («Украина еще не умерла!»). Среди других регионов, объятых настоящими повстанческими движениями, фигурировали населенные казаками области Дона и Северного Кавказа, которые так же отчаянно сопротивлялись за 10 лет до этого политике «расказачивания» (массовые убийства и депортации казаков, считавшихся враждебными большевистскому режиму). В январе-феврале 1930 года десятки казачьих станиц, крупных поселков с многотысячным населением стали ареной вооруженных столкновений. Одно из самых масштабных в начале февраля имело место в Сальском округе. Толпы крестьян, вооруженных косами, вилами и топорами, громили сельские советы, в которых находились ожидавшие высылки арестованные кулаки. В течение нескольких дней были сожжены десятки сельсоветов, а их работников, не успевших скрыться бегством, убивали на месте. Восставшие избирали «крестьянские комиссии», в обязанности которых вменялось координирование действий станиц, возвращение кулакам
69

конфискованного у них имущества и составление программы требований. В их числе особо стоит выделить требование «настоящей советской власти, без коммунистов, без колхозов, с восстановлением церквей»9. Крупные восстания с участием нескольких тысяч человек, наконец, имели место на периферии, где позиции советской власти оставались непрочными: в Казахстане (Иргизский район Актюбин-ского округа, Кустанайский район, Кзыл-Ордынский округ), в Дагестане, Чечне, Азербайджане (Закатальский и Нухинский округа). Столкновения многотысячных отрядов повстанцев и подразделений ОГПУ, опиравшихся на поддержку частей Красной армии, превращались в настоящие военные операции, приводившие к сотням жертв в рядах восставших10. Как во времена Гражданской войны, как только поступало сообщение о выступлении крупных конных частей, многие райцентры осаждались отрядами вооруженных крестьян,, которые избирали своей целью государственные учреждения и отрезанных от внешнего мира советских чиновников.
Если не считать этих ярких, но все же ограниченных в пространстве и времени событий, в большинстве случаев крестьянское сопротивление заключалась в тысячах манифестаций, маршей протеста, волнений, импровизированных митингов, сборищах перед государственными учреждениями, в которых каждый раз участвовали от нескольких сотен до нескольких тысяч человек. Вопреки распространенному задолго до советского периода представлению о крестьянском «бунте, бессмысленном и беспощадном» (Пушкин), эти акции редко заканчивались актами насилия. Так, в 1930, особенно беспокойном году, согласно милицейским сводкам из 13 754 массовых выступлений 1 616 были отмечены «физическим насилием со стороны выступавших»11.
Внешняя ограниченность этих действий, в которых крестьяне часто играли ведущие роли, не может скрыть масштаба социального травматизма, которым для массы сельского населения являлась лобовая атака режима и его представителей на культуру, образ жизни и вековые традиции. Атака, воспринимавшаяся, и это без обиняков признается в сводках ОГПУ, как второе издание крепостного права.
В 1930 году после «мартовской лихорадки»12 (более 6500 зарегистрированных бунтов, волнений и других коллективных выступлений, 2 000 «террористических актов») активность крестьян сохранялась на высоком уровне в апреле и мае (около 2 000 выступлений в апреле и 1 400 в мае) и резко снизилась в летние месяцы, в сезон полевых работ (250 выступлений в августе, чуть более 150 в сентябре). Отказ вступать в колхоз был в 1930 году основной при
70

чиной крестьянских волнений (более половины выступлений, 7 400 из 13700). Солидарность сельских жителей с преследуемыми «кулаками» и другими «антисоветскими элементами» являлась второй причиной крестьянских волнений в 1930 году (более 2 300 фактов). Около 1500 случаев возмущения крестьян были вызваны закрытием церквей и конфискацией церковного имущества и антирелигиозным вандализмом комсомольских «активистов», одним из любимых развлечением которых была стрельба по иконам. Наконец, проблемы со снабжением, вызванные, несмотря на прекрасный урожай, обязательством, навязанным как тем, кто вступил в колхозы, так и тем, кто продолжал вести единоличное хозяйство, сдавать на государственные заготпункты значительные объемы зерновых и мяса, стояли у истоков более чем 2 200 инцидентов. Помимо этих проявлений коллективного протеста, документы ОГПУ упоминают 1400 «террористических актов», совершенных в 1930 году, — как индивидуальных, так и групповых. Речь шла в основном о поджогах госучреждений или домов, принадлежавших советским работникам (известно, что поджог дома соседа, с которым имелись разногласия, во все времена представлял собой форму сведения счетов, особенно часто встречающуюся в русских деревнях с ее деревянными домами), покушениях на убийство, избиениях, убийствах. По данным ОГПУ, около 10 тысяч «представителей советской власти», «активистов» и крестьян, вступивших в колхоз, стали в 1930 году жертвами «террористического акта», около 1200 были убиты13. Это насилие, хотя и носившее ограниченный характер по сравнению с крупными крестьянскими восстаниями 1919-1921 годов, в ходе которых «представители советской власти» убивались тысячами и зачастую со зверской жестокостью14, систематически эксплуатировалось властями для оправдания постоянной необходимости «новых ударов» по «кулакам» и другим «контрреволюционным элементам». Статистика четко фиксирует диспропорцию между крестьянским насилием: 1 200 убитых «представителей советской власти» и «активистов», 1100 раненых и более 7 000 подвергшихся оскорблениям и угрозам, и насилием, жертвой которого было крестьянство в ходе одного только 1930 года: полтора миллиона крестьян экспроприировано, 600 тысяч депортировано, 280 тысяч арестовано и приговорено к лагерям, 20 тысяч расстреляно по приговору трибуналов ОГПУ, многие тысячи восставших крестьян убиты в ходе столкновений с частями ОГПУ и Красной армии.
Сводки ОГПУ обрисовывают географию ареалов самого ожесточенного крестьянского сопротивления: Украина (30 % всех крестьянских волнений, зафиксированных в СССР15), Централь
71

но-черноземный район, Средняя и Нижняя Волга, Северный Кавказ — все это были богатые сельскохозяйственные районы, в которых крестьянство, испытывавшее нехватку земли, часто восставало не только против помещиков, но и против центральной власти. Изучение наиболее подверженных волнениям регионов показывает преемственность как в долгосрочной (XVIII-XIX века), так и краткосрочной перспективе (революции 1905 и 1917 годов, Гражданская война). Преемственность заключалась в сохранении определенных методов ведения повстанческой борьбы: «заградительные отряды», «связные» между восставшими деревнями, выявление «шпионов», организация деревенского ополчения, занятие стратегических пунктов.
1930 год — год «Великого перелома» — знаменует собой апогей крестьянского сопротивления. Впрочем, и следующие два года были довольно неспокойными: зафиксировано еще около 2 ООО «массовых выступлений» и приблизительно 7500 «террористических актов» в год. На Украине и Северном Кавказе, то есть в регионах, являвшихся главными производителями зерновых и с этой точки зрения представлявших стратегическую важность для режима, в 1931-1932 годах было зафиксировано 60 % от общего количества волнений16. Причины этих волнений по мере укоренения колхозной системы серьезно видоизменялись: кампании по хлебо- и мясозаготовке, перебои с продовольствием являлись в 1931-1932 годах основными мотивами крестьянских выступлений. «Фокус борьбы» сместился: реже восставали против вступления в колхозы, которые считали временным явлением, против закрытия церквей (в этой области после массированного антиклерикального выступления весной 1930 года власти пошли на попятную17), или для защиты «раскулаченного» соседа. Отныне крестьяне борются против конфискации государственными заготпунктами остатков урожая или последней коровы, выступают с требованием хлеба, пытаются завладеть зерном, хранящимся в колхозных хранилищах и элеваторах, устраивают, зачастую в сговоре с колхозной администрацией (состоящей в основном из «выдвинувшихся» крестьян), систематические расхищения «коллективного» урожая при все более ухудшающейся экономической конъюнктуре, отмеченной неурожаями, ставшими провозвестниками голода в некоторых регионах. Для власти открытое противостояние с «врагом»-кулаком, постепенно трансформируется в «тихую войну»18, которую ведет крестьянское общество.
Спецсводки секретно-политического отдела ОГПУ содержат глобальную информацию, необходимую для оценки масштабов крестьянского сопротивления, но только рапорты с мест, телеграммы,
72

записки, детальные отчеты о том или ином происшествии позволяют историку — несмотря на очевидную ограниченность этих документов, обусловленную их бюрократическим форматом, — пойти дальше в более тщательном изучении эволюции крестьянского сопротивления, в определении и анализе самых различных форм протеста и неподчинения, хитростей, этого «оружия слабых», которое так замечательно описал, пусть и по другому поводу, Джеймс Скотт19. В этих документах — особенно когда в приложениях воспроизводятся листовки, найденные на местах (там вели тщательный их учет), и прошениях — зафиксированы наиболее часто выдвигаемые крестьянами требования: роспуск колхозов, возвращение всего, что было конфисковано «воровской властью», возвращение «раскулаченных» из ссылки, отказ «делить крестьян на классы, потому что кулаков давно уже нет», а также (особенно в период наиболее активного сопротивления в начале 1930 года) свободные выборы в сельские советы, легализация «крестьянских союзов»20, свобода вероисповедания и торговли, открытие церквей21. Со временем, как мы уже подчеркивали, говоря о крестьянских выступлениях, наблюдались изменения в требованиях, все чаще приобретавших экономическую окраску, поскольку на кону стояло само выживание крестьянина: отказ выполнять планы по заготовкам, обрекавший крестьян на голод. Что касается угроз в адрес представителей власти, они не стали менее свирепыми, и эта свирепость только росла на фоне ощущения собственной беспомощности.
Еще один пункт, на который в сообщениях ОГПУ обращалось особенное внимание, — исключительно важное место женщин в крестьянских выступлениях и волнениях22. Власти объясняли это явление тем, что крестьянками, этой «темной» и «отсталой» массой, умело манипулировали «кулаки». Внимательное чтение описаний происшествий, о которых рапортовали агенты ОГПУ, показывает, что крестьянки действительно часто извлекали выгоду из официальной точки зрения, согласно которой они были лишь безответственными игрушками в руках кулаков, для того, чтобы участвовать в выступлениях — зачастую с детьми — будучи убежденными в относительной безнаказанности, которую им обеспечивала их якобы «политическая несознательность». Столь значительное участие женщин в крестьянских выступлениях и «хлебных бунтах» в самые разные периоды истории страны, безусловно, объясняется и другими причинами, общими для всего крестьянства, но особенно высокой была ответственность матерей семейств перед домочадцами, которые после коллективизации единственной дойной коровы и конфискации последних запасов зерна находились на грани выживания. С 1932 года хищение «колхоз 
73

ного» урожая становится не только одной из главных форм социального неподчинения в деревне, но и стратегией выживания, поскольку колхозники за труд на общественных полях получали смехотворную оплату. В это время женщины, дети и старики были в первом ряду «парикмахеров»: так в народе не без сарказма называли этих «воров» новой формации, которые стригли колосья и прятали их в карманах одежды. Как показывает судебная статистика, по лицам, «осужденным» согласно закону от 7 августа 1932 года, предусматривавшему десять лет лагерей, а в некоторых случаях смертную казнь, за «хищение колхозного и общественного имущества», женщины, вопреки ожиданиям «простого народа», не пользовались никакими поблажками со стороны троек ОГПУ23.
Еще одна форма неподчинения и сопротивления — отказ части руководства колхозов, сельхозработников низового звена и даже членов партии в деревнях от сотрудничества с властями. Близкие к своим подчиненным, зачастую вышедшие из той же среды, руководящие кадры колхозов чаще других представителей новой советской бюрократии проявляли строптивость. Когда давление на колхозы превышало определенный порог, росли отказы сотрудничать. В целом эти отказы интерпретировать нелегко: какую роль играли недисциплинированность, некомпетентность, незнание того, что именно власти ожидали от «низов», действительная солидарность с «простым народом», намеренное сопротивление предписаниям «сверху»? Положение низшего руководящего звена было тем более двойственным: их то клеймили как виновников «перегибов» и «отклонений», то обвиняли в том, что они «плетутся в хвосте» и «заражены оппортунизмом, хвостизмом и кулацким духом»24. Вынужденные после первого этапа «раскулачивания» (февраль-май 1930 года) заниматься поиском еще не разоблаченных «кулаков», местные руководители разделяли господствовавшее в деревне настроение: «кулак ликвидирован как класс, его больше нет, у нас больше нет кулаков!» Меры «индивидуального воздействия», которые должны были ударить по не вступившим в колхозы крестьянам-«единоличникам», наталкивались на пассивность и даже сопротивление местного руководства. Ситуация оставалась сложной в 1931 и еще более — в 1932 годах, когда многие районные партийные комитеты (не говоря уж о низовых партячейках, сельских советах и колхозно-совхозной администрации), особенно на Украине и на Северном Кавказе, отказывались выполнять становившиеся все более нереальными планы по поставке государству зерновых и другой сельскохозяйственной и животноводческой продукции, обрекавшие десятки миллионов крестьян на голод. В 1932 году бо
74

лее трети директоров колхозов было сняты с должностей (и часто осуждены) за «срыв государственных поставок»25. Тяжелый кризис лета 1932 года на «фронте заготовок» и то, как с ним боролся Сталин, еще одна самая драматическая глава в истории противостояния сталинской власти и значительной части крестьянства, особенно украинского. Это неотъемлемая часть истории голода в Советском Союзе в начале 30-х годов, последнего великого голода в Европе, от которого погибли по меньшей мере 6 миллионов крестьян. Погибли вследствие хищнического отношения советской власти к сельскохозяйственному производству, вследствие политики, которая в случае с Украиной и Северным Кавказом сознательно ужесточалась, чтобы наказать крестьян, обвиненных Сталиным в ведении «"тихой" войны с Советской властью!»26
Примечания
1. См.: Шолохов М. А. Поднятая целина. Кн. 1. С. 146.
2. Цит. По: Зеленин И. Е. Осуществление политики ликвидации кулачества как класса // История СССР. 1990. № 6. С. 47.
3. Об актуальности этой тематики в 1920-х годах, изученной через призму писем крестьян «во власть» (индивидуальные, реже коллективные письма), см.: Орлов А., Лившин А. Власть и общество: диалог в письмах. М.: РОССПЭН, 2002. С. 175-181.
4. Shanin Т. Peasants and the peasant Society.Oxford, 1987. P. 329.
5. См.: Данилов В. П. Крестьянское восстание в Тамбовской губернии в 1919-1921 гг. Антоновщина. Документы и материалы. Тамбов, 1994.
6. О незначительном количестве оружия, изъятого у крестьян-повстанцев в 1930 году, см.: доклад контрразведывательного отдела ОГПУ от 29 апреля 1930 года в: Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД. Ред. В. П. Данилов и др. М.: РОССПЭН, 2003. Т. III/1.C. 312-327. У 140 724 арестованных «к/р активистов» на 15 апреля 1930 года было изъято всего 5533 единицы огнестрельного оружия и 2250 единиц холодного оружия.
7. Danilov V. P., BerelowitchA. Les Documents de la VCK-OGPU-NKVD sur la campagne sovietique, 1918-1937 // Cahiers du monde russe. Vol. XXXV (3), juillet-septembre 1994. P. 674.
8. Об этим массовых выступлениях см. подборку документов из фонда Орджоникидзе в РГАСПИ (Российский Государственный Архив Социально-политической истории) с комментариями Андреа Грациози: Graziosi А. Collectivisation, revokes paysannes et politiques gouvernementales a travers les rapports du GPU d'Ukraine de fevrier-mars 1930 // Cahiers du monde russe. Vol. XXXV (3), juillet-septembre 1994. P. 437-632.
75

9. См.: Трагедия советской деревни. Ред. В. П. Данилов и др. Т. II (1929-1930). М.: РОССПЭН, 2000. С. 237-241; Viola L. Peasant Rebels under Stalin. Oxford: University Press, 1996. P. 165.
10. Советская деревня... Ред. В. П. Данилов и др. Цит. соч. Т. Ш/1. С. 519-527.
11. В результате этого «насилия», согласно справке ОГПУ о «формах и размахе классовой борьбы в деревне в 1930 году», пострадали 3155 работников совпартактива, из которых 147 было убито, 212 ранено и 2796 «избито».
12. Выражение Линн Виолы, посвятившей этому судьбоносному месяцу одну из глав своей книги. См.: Viola L. Op.cit. P. 132-180.
13. Danilov V. P., Berelowitch A. Art. cit. P. 675-676.
14. Osipova T. Peasant Rebellions: Origins, Scope, Dynamics and Consequences // V. Brovkin (ed.) The Bolsheviks in Russian Society. The Revolution and the Civil War. New-Haven/London: Yale University Press, 1997. P. 140-160.
15. И около 50 % крестьянских выступлений в марте 1930 года.
16. Для ознакомления с данными по первому кварталу 1932 года см. донесение секретно-политического отдела ОГПУ в: Трагедия... Ред. В. П. Данилов и др. Цит. соч. Т. III. С. 420-427.
17. См.: Werth N. Le pouvoir sovietique et l'Eglise orthodoxe dans les an-nees 1930 // Revue des etudes comparatives Est-Ouest. Vol. 24. № 3-4. 1993. P. 9-28.
18. Любимое выражение Сталина. Об этом см. многочисленные публичные выступления Сталина, особенно на Пленуме ЦК, состоявшемся в январе 1933 г., а также его ответ (6 мая 1933 года) на письмо писателя Михаила Шолохова (для знакомства с этой примечательной перепиской см.: Courtois S., Werth N. et al. Le Livre noir du communisme. Paris: R. Laffont, 1997. P. 236-237).
19. ScottJ. Weapons of the Weak: Everyday Forms of Peasant Resistance. New Haven: Yale University Press. 1985.
20. «Крестьянские союзы», занимавшие промежуточное положение между профсоюзом и политической партией, пережили период расцвета в годы революции 1905-1906 гг. Требования воссоздать и признать эти «союзы», которые должны были в условиях однопартийной политической системы защищать интересы крестьянства, возобновились с новой силой в 20-е годы.
21. Советская деревня... Ред. В. П. Данилов и др. Цит. соч. С. 209-211, 234-236, 420-422, 544-550.
22. В 1930 году, согласно данным ОГПУ, женщины преобладали примерно в 30 % «массовых выступлений». В 1931 году их доля достигла почти 50 %. (Трагедия советской деревни. Цит. соч. Т. III. С. 345). Об этих «бабьих бунтах» см.: Viola L. Babyi bunty // The Russian Review. 1986. №.45 P. 23-42.
23. ГАРФ. 1235/141/1005/67-91.
24. Советская деревня... Ред. В. П. Данилов и др. Цит. соч. Т. Ш/1. С. 495-504.
25. ИвницкийН. Коллективизация и раскулачивание. М., 1994. С. 199-200.
26. Письмо Сталина Шолохову от 6 мая 1933 года. См. прим. 18.

ГЛАВА 5
«Дорогой Калинушка...» Письма крестьян Калинину, 1930 год*
В первые месяцы 1930 года Всесоюзный Центральный Исполнительный Комитет получал адресованные на имя Михаила Ивановича Калинина десятки тысяч писем, настоящих «наказов» крестьянства, подвергшегося коллективизации и раскулачиванию.
«Право на петицию», если вспомнить выражение Мерля Файн-зода, действовало как до, так и после революции 1917 года, и руководители страны — в особенности Калинин, номинальный глава советского государства и личность, которую считали до некоторой степени находящейся над партией — получали обильную корреспонденцию от простых граждан, которые жаловались на всевозможные притеснения со стороны местной администрации.
В решающие месяцы «Великого перелома» (январь-апрель 1930 года) волна жалоб достигла рекордных отметок: в среднем 2500 писем в день в первой декаде марта, 1500 — во второй декаде апреля. В фонде ВЦИК Государственного архива Российской Федерации (ГА РФ) и в фонде Калинина Российского государственного архива социально-политической истории (РГАСПИ) сохранилась часть этих писем. Столкнувшийся с необъятностью «массива» писем, зачастую с трудом поддающихся расшифровке — многие тексты написаны карандашом на бумаге низкого качества — исследователь может познакомиться с этими документами с помощью сводок, регулярно (каждые 2-3 дня) составлявшихся информационным подотделом Орготдела ВЦИК. Эти сводки — строго для внутреннего пользования и под грифом «секретно» — представляют собой компиляцию (напечатанную на пишущей машинке) писем, которые сочли «наибо
* «Cher Kalinouchka...» Lettres paysannes a Kalinine, 1930 // Melanges Marc Ferro. De Russie et d'Ailleurs. Paris: Institut d'Etudes Slaves, 1995. P. 233-243. Синтаксис и пунктуация авторов писем максимально приближены к современным нормам.
77

лее показательными» с «шапкой», где характеризуются основные их темы. Эти сводки — составлявшиеся в лучшем случаев в нескольких десятках экземпляров — затем рассылались «для ознакомления» руководству, а также в прокуратуру, в различные наркоматы (внутренних дел, юстиции, земледелия) и в другие инстанции. Столкнувшись с заметным ростом сообщений о «перегибах» — особенно после публикации знаменитой статьи Сталина «Головокружение от успехов» (2 марта 1930 года) — ВЦИК предложил (15 марта) рассылать сводки не только для ознакомления, но и для «изучения и принятия решений» в различные судебные инстанции; затем (16 апреля) — осуществлять проверку силами собственных специальных комиссий.
Отбор писем, содержащихся в сводках информационного подотдела Орготдела ВЦИК, был — как и любая выборка — достаточно произвольным. Можно ли из этого сделать вывод, что таким образом сглаживались острые углы? Сводки не приукрашивали картину: об этом свидетельствуют отчаянный тон и откровенность большинства писем. К тому же составители сами прямо признают, что почти все письма «касаются только теневых сторон происходящих в стране процессов... Подавляющее количество писем в главной своей части касается только перегибов... В части писем, очень небольшой... содержатся моменты демагогического, а порой и прямо контрреволюционного порядка. Они исходят как от явных врагов советского строя, так и от менее сознательной, отсталой части основного крестьянского населения...», но подлинность фактов не вызывает сомнений1. Как и ежедневные сводки местных органов ОГПУ, недавно увидевшие свет, письма сельских жителей во ВЦИК позволяют лучше понять, чем в основе своей была коллективизация.
Эти документы являются источником информации о различных аспектах коллективизации. Первый касается собственно сути этих писем: описание изложенных фактов позволяет в деталях восстановить процесс коллективизации и раскулачивания на местах. В этом смысле материалы, содержащиеся в этих жалобах, ходатайствах, просьбах о помощи, перечнях перегибов, в угрозах и доносах скорее подтверждают общеизвестные факты и не становятся откровением2. Тем не менее, даже в этом приближении всплывают малоизвестные аспекты. С мая 1930 года, например, в значительной (до трети) доле писем описывалось, по словам самих составителей сводки, «ужасное положение выселенцев и особенно их детей», среди которых «свирепствуют эпидемии заразных болезней», приводящие к тому, что «дети мрут десятками, сотнями и даже тысячами». По этим фактам данные до последнего времени были крайне отрывочными.
78

Во-вторых, эти документы позволяют составить представление об их авторах. Часть писем анонимна, но большинство посланий не просто подписано, они представляют собой краткие автобиографии, в которых авторы пытаются с самого начала подчеркнуть — дабы внушить к себе доверие — «правильное» социальное происхождение, «правильные» политические взгляды. Стиль писем, их синтаксис, сама конструкция позволяет создать типологию авторов, в которой выделяются «образованные» и остальные, находившиеся в контакте с большевистской политической культурой (выделяющиеся в первую очередь благодаря умению пользоваться определенными риторическими формулами и ориентироваться в социально-политических референциях) — бывшие красноармейцы или низовые работники, до сих пор не утратившие связь с крестьянством, и др.
Таким образом, выделяется множество «массивов» документов, в которых категория авторов часто связана с комплексом затронутых проблем: в первой половине марта 1930 года, например, шел вал писем от местных сельхозработников, полностью дезориентированных статьей Сталина от 2 марта и отказывавшихся служить «козлами отпущения» за «перегибы» коллективизации. В свою очередь, в течение всего рассматриваемого периода (январь-июнь 1930 года) закрытие церквей и преследование попов, как правило, осуждали крестьянки или сельские учительницы.
Узкие рамки статьи заставили избрать иной, ограниченный, угол анализа данных документов: как авторы этих писем интерпретировали с политической точки зрения то, что происходило в эти драматические месяцы, имевшие решающее значение для будущего советской деревни? Такой подход сокращает имеющуюся выборку: действительно, собственно политические вопросы затронуты в достаточно небольшом количестве писем. В жалобах сетуют на судьбу, описывают, зачастую подробно, свои трудности, но не анализируют ситуацию, будучи в состоянии шока от происходящих катаклизмов. Тем не менее, есть возможность, проведя филигранную работу, выделить достаточно широкий спектр более-менее четко сформулированных интерпретаций проблемы: от наивных (деланно наивных?) попыток видеть в ней лишь «перегибы» местных властей до апокалиптических видений запрогра-мированного уничтожения крестьянства. Видений, возвещавших о бунте, об этих четырнадцати тысячах мятежей, волнений, манифестаций, прокатившихся по советской деревне в 1930 году3.
В рамках укоренившейся традиции — обращаться на самый верх, к царю, губернатору, Калинину, чтобы «обличить местные власти» — многие письма предстают «носителями информации» о фактах, «ко
79

торые скрывают от нашего дорогого всесоюзного старосты». Вот типичных примера этой, первой «интерпретации» событий*:
«Здравствуй дорогой хозяин т. Калинин во первых строках моего письма я хочу поставить вас в известность посколько может наши низовые работники коммунисты и безпартейные может самливают-ся вам писать о своей работе и мнение крестьян и также настроение после таких перегибов 1930 года, раскулачивание кулаков как класса и при организации колхозов, но я т. Калинин как беспартейный прослуживший в Красной Армии должен интересаваться этим вопросом. Я вам пишу от всей души правду ничуть нескрываю посколько идут такие слухи (...)
У массы создается такое мнение что мол Сов-власть хотит сделать так высилить всех крестьян чтобы все с/х перешло рабочим и Сов-власть хотит только зажать в коллектив крестьян (...) Так пусть лучше будет война тогда мы будим с оружием иначе говорить потому что иначе говорят жить нельзя очень многие говорят хотьбы скоро война и так и так пропадать, раз Сов-власть задумала не так мучить. Некоторые говорят, что Сов-власть не причем а делают все ети коммунисты которые против Сов-власть вся работа проводит на месте а не из Центра, коммунисты некоторые наделали а в Центре никто ничего не знает об этом (...)
Я вам еще раз пишу чтобы вы узнали что делается и какое настроение у массы.
Мой адрес С. Феодосия, Коктебель, Тричеву Петру Пантелеевичу. Прослуживший 1 год и 3 мес. Пред с/совет. Уволился по болезни, сам бедняк, состою членом колхоза и член правление колхоза.
До свиданя т. Калинин шлю вам письмо секретно и если вам нужно на что ответить с удовольствием всегда отвечу.
29/IV/30 Тричев»4.
Описав, как ударный полк утопил в крови «наш митинг, собравший около 8000 чел.», продолжавшийся 2 дня и «состоящий в большинстве из женщин, которые были разогнаны 2-мя автомобилями, вооруженными пулеметами, и кавалерией», как «толпу митингующих душили лошадьми, побоями плетей и, наконец, винтовочными выстрелами», «коллектив угнетенных и обиженных» пишет Калинину:
«...Уважаемый наш хозяин России т. Калинин, пришли своего представителя из центра, пусть соберет общий митинг и узнает, как
* Сохранена орфография оригинала. — Авт.
80

на местах угнетается народ и исправит непорядки вовремя, пока еще не поздно, так как здесь, видимо, руководители далеки от советской власти.
Коллектив угнетенных, обиженных.
Да здравствует Власть Советов и его лучшее будущее. Только побольше женщин, они всю подноготную правду расскажут, потому что мужики уже настолько запуганы, что боятся говорить и на собрания ходить, т.к. кто пожелает высказаться, его берут.
Так и говорят, что ты не своим языком говоришь, а кулацким»5.
Помимо традиционного обращения к Центру, письма подобного характера отличает постоянное противопоставление «власти Советов» «власти коммунистов», уходящее корнями, без сомнения, в крестьянские войны 1919-1921 годов. Это противопоставление, которое некоторые проецировали на самый верх в виде предполагаемого противостояния Калинина и Сталина, всплывает на поверхность в 1930 году, который многим казался возвращением, в еще более жестокой форме, времен гражданской войны, продотрядов и «военного коммунизма».
Вопрос: «Кто несет ответственность за перегибы?» — коммунисты на местах или Центр, — разумеется, основной во многих письмах, особенно после выхода 2 марта 1930 года статьи Сталина.
«Товарищ Калинин, в последнее время в газетах пишут всякого рода постановления, указы, приказы, статьи Сталина и других организаций, но никто больше не верит тому, что пишут. Старики говорят, что все это очень похоже на то, что было в 1905 году. Когда Николая Кровавого приперли к стене, он издал Манифест о свободе, а дальше пришел Столыпин, повесил свободу за свой галстук, затянул петлю и задушил ее... Вот и сегодня говорят, что виноваты низовые работники. Конечно, легче всего взвалить на стрелочника! А остальные, районные, окружные — они не виноваты? Может, это мы сами коллективизировали на сто процентов? А что тогда делали райисполкомы и окрисполкомы? Строчили в стенгазетах и напивались! Или вы думаете, что это низовые работники придумали такие распоряжения: с каждого, кто откажется вступить в колхоз, взимали 5 пудов шерсти, 15 пудов льна, 100 пудов хлеба? Нет, это те, кто повыше сельсовета кричали: "Обложите, обыщите, конфискуйте!" И кто же раскулачивал? Когда осмеливались сказать: "У нас кулаков нет — Как нет кулаков? Значит, подкулачник. С работы выгоню" и т. д.... Власти больно много у нас: сов. власть, партия, союз безбожников — тоже власть, избач — власть. Плюнуть некуда — все власть. Если ратуют за едино
81

началие на фабриках, так надо и здесь, чтобы хозяин был один, а не сто. Ответственны с/с, а тут с боку-припеку — семь капралов, один рядовой, и тот кривой.
Власти надо меньше. Общему собранию власть, оно хозяин, а не какой-нибудь шлында — комсомолец, пионер, активист и т.п.
Черноусов Петр Семенович, Чернушинский район, Сарапульский округ 6.
В то время как низовые работники пытаются снять с себя ответственность за «перегибы» коллективизации и раскулачивания, критикуя тех, «кто спекулирует статьей т. Сталина», крестьянская масса осознает, что то, что ей пытаются навязать, не что иное как второе крепостное право. Соответствующая лексика (кабала, закабалить, барщина, оброк) присутствует почти во всех письмах. Ее разбавляют «советские реалии», такие как пайковая система распределения, вновь введенная в городах с осени 1929 года, с чем связано появление и широкое распространение выражения, резюмирующего две беды — старую и новую, — одновременно обрушившиеся на крестьян: закабалить и посадить на паек.
Как объяснить это возвращение к крепостному праву, кому оно выгодно, что происходит за кулисами большой политики? В некоторых письмах, пусть неумело, пытаются ставить эти вопросы:
«ГОЛОС СНИЗУ» «Этим письмом я обращаюсь не к одной личности, а в целом к президиуму ЦИКа, который прошу и требую, чтобы данное письмо не постигла та участь, которая постигла тысячи ранее присланных Вам писем. Зачтите его на Президиуме ЦИКа и продумайте подобно те вопросы, которые так бессвязно и беспонятно, но прямо изложены в данном письме.
РЕКОМЕНДАЦИЯ. Данное письмо пишет боец РККА, красноармеец Корнеев Иван Михайлович. Просьба данное письмо со всеми перечисленными вопросами опубликовать в центральной газете, добавив к таковым свои правдоподобные ответы. Не сделав этого, вы будете жалкие обманщики трудового народа.
ВОПРОСЫ: 1) Как понять, чья в данный момент проводится диктатура? Пролетариата или партии? Если пролетариата, то зачем партия проводит такой позорный зажим крестьянства, не останавливаясь ни перед чем, лишь бы добиться того, что нужно для партии?
2) Из кого, главным образом, состоит коммунистическая партия, из людей с чистой совестью, сознательностью, добротой и трудолюбием, или из разгильдяев, хулиганов, несознательных и лодырей?
82

Какой процент коммунистов хотел бы в данный момент вернуть для своего удовольствия военный коммунизм? [...]
3) Верит ли партия в существование колхозов, созданных из-под бича партии? Если да, то зачем она смеется над ними, выслав 25000 рабочих-руководителей колхозов? Равносильно, нужно столько же крестьян послать на заводы руководителями цехов.
Что, собственно, для партии больше важно: помочь крестьянину-колхознику в коллективе или путем объединения хозяйств выжать из них как можно больше соку, которым питается партия?
Какая разница между крестьянином-колхозником в наше время и крестьянином-рабом помещика до освобождения крестьян? Мне кажется, только та, что раньше работали на помещика два дня, а третий себе, а теперь круглый год на партию. И голодали раньше меньше, а сейчас больше [...]
Не подумайте, что данное письмо пишу Вам лишь потому, что мне кем-либо сделана неприятность. Нет, ни от партии, ни от власти я плохого не получил, а просто мне больно смотреть на угнетенных крестьян. В их положение я вхожу и вполне сочувствую, потому что сам такой же и в такой же нужде живу.
Не подумайте, что среди бойцов РККА я один с таким мнением. Нет, таких, как я 90 %, а остальные ваши, так что от души советую на армию не рассчитывать, ибо она интересы партии защищать не станет.
Если у вас есть хоть одна сотая правды и сожаления к народу, то Вы на данные вопросы дадите ответы в газете «Правда» на 1/VI с. г.
Повторяю, что написанное мною — это слова миллионного народа, но не мои.
Красноармеец Корнеев И. М.»7
В общем хаосе люди пытаются понять, кто захватил центральную власть: «буржуи», «бюрократы», «белоручки» или даже «контрреволюционеры»? Осуждают «диктатуру двадцатипятитысячников» и диктатуру «городских рабочих и совслужащих, решивших покончить с крестьянством». Впрочем, стоит оговориться: в своих письмах сельские жители проводят четкую грань между «бедными пролетариями, посаженными на паек» и «25000 командиров, присланных нас организовывать». В свою очередь, не дают себя одурачить и многие горожане, такие как «коллектив рабочих и служащих» из Вологды, «возмущенный такими неправильными действиями Правительства» по отношению к 35000 ссыльных и требующий «нормальных условий жизни для всех ссыльных и особенно для их детей8».
83

Процитируем одно письмо — из очень многих на ту же тему, — раскрывающее часто используемый в таких случаях механизм попыток объяснить необъяснимое:
«Дорогой товарищ. Когда вы перестанете дурманить народ? Ведь вам видать, что система колхозов массе не подходит, а вы опять начинаете прижимать народ.
Вам же не секрет, что все белоручки пошли в партию. Вам не секрет, что у Николая Н-го стоял позади Фредерике, а у вас позади буржуй, а вы его не видите. Свалили вину на крестьян-бедняков и середняков — все оказались кулаки [...] Вы, сколько ни крутите, а правый уклон признаете, и время признать его, потому что, что дали колхозы? Они дали обострение крестьян к власти...»9
Проще говоря, Великий перелом поначалу казался неким дворцовым переворотом, победой «людоеда», «монарха» или «узурпатора» Сталина. Об этом свидетельствуют — каждое по-своему — эти два письма, написанные соответственно беспартийным крестьянином и сельским коммунистом.
«Дорогой Калинушка... Вижу, уроки прошлого тебе не впрок. Тебя сожрал людоед Сталин, который все загребает в свои грязные лапы и ведет страну к гибели. Открой глаза и пошли своих людей, чтобы они посмотрели, что творится в деревне. [...]
Ты должен знать, что советская власть нам по душе, но ты должен не забывать басни о Демьяновой ухе, где говорится, что даже самые вкусные и приятные кушанья, если их пихать насильно — становятся противными, а отсюда следствия выводи сам.
Бывший середняк, а теперь бедняк, а на будущий год, если не повесят, собираюсь перейти в рабочие.
И. Климов»10.
В свою очередь, Иван Слинько пишет:
«Товарищ Калинин, ответьте на мое письмо через газету. Чтобы замаскировать свои ошибки и перегибы Центральный Комитет большевистской бюрократии пытается найти выход, идя на незначительные уступки. [...] В то время, как правительство действует, совершенно не задумываясь о желаниях монарха Сталина. [...] Наша задача организовать крупное коллективные хозяйства, чтобы извлечь из них максимум выгоды для прибыли для государства и продукции для государства. Коллективы сталинского типа могут быть только убыточными в отличие от коллективов ленинского типа, построенных на
84

No comments:

Post a Comment

Note: Only a member of this blog may post a comment.